Глава 2. Рецепция подвижного пространства

т

издевательства над Толстым не могла себе представить» (Муз. МХАТ, ф. Книппер-Чеховой, № 2388).

То же можно сказать и о воссоздании эпохи: в целом благосклонная рецензия Д. В. Философова указывала на анахронизм — излишне современный паровоз, «не похожий на своих собратьев конца семидесятых годов <... >■ с громадной трубой, расширяющейся кверху» [405, с. 20]. В процитированном письме Каллаш приводятся и «такие постановочные несообразности, как плюшевый медведь и прочие ультрасовре- . менные игрушки, которые Анна Каренина приносит своему сыну».

Можно утверждать, что ощущение «каких-то особых свойств» фильма возникло у зрителя 10-х годов помимо достоинств экранизации, по тем временам вполне заурядной. Это было ощущением deja vu, уже испытанного, — фильм невольно затрагивал более давнее и более сильное переживание, задолго до Гардина сомкнувшее в зрительском сознании сюжет «Анны Карениной» и кинематограф. ^

Многочисленные отклики в печати зафиксировали потрясение, которое вызвала в русской публике конца 90-х годов XIX в. программа первых фильмов Л. Люмьера. Среди коротких картин этой программы наиболее сильное впечатление производил фильм «Прибытие поезда к вокзалу Ла Сиота» («L'arrivee du train en gare de la Ciotat», 1895). Почти все очевидцы первых люмьеровских сеансов описывают испуг, переходивший в общую панику, когда возникавший вдали noe3Aj стремительно надвигался на зрителей. А. С. Вознесенский вспоминал об успокоительных пояснениях, которые предпринимателям приходилось давать на контроле: «Поезд у нас идет настоящий, но только он же не может оторваться от стенки» [106, с. 78]. В специальном исследовании, посвященном Люмьеру, Садуль отмечает сенсационность этого фильма и для французской аудитории [581, с. 46]. М. Горький в корреспонденции 1896 г. так описывал свое ощущение: «Он мчится стрелой прямо на вас — берегитесь! Кажется, что вот-вот он ринется во тьму, в которой вы сидите, и превратит вас в рваный мешок кожи, полный измятого мяса и раздробленных костей, и разрушит, превратит в обломки и пыль этот зал и это здание ...» [133, с. 3].

Не вызывает удивления, что для образованного зрителя конца XIX в. к этому переживанию почти автоматически подключалась ближайшая литературная параллель — финал романа Толстого. Письма В. В. Стасова той эпохи зафиксировали эту ассоциацию, определившую особую валентность фильма «Прибытие поезда» для русской культуры: «Как вдруг летит целый поезд жел [езной] дороги из дали, вкось по картине, летит и все увеличивается и точно вот сию секунду на тебя

168

Часть П Межтекстовые связи

надвинется и раздавит, точь-в-точь как в «Анне Карениной» — это просто невообразимо» [356, с. 128].

Итак, в сознании русского реципиента фильм Люмьера и финал романа вступили в отношения псевдоморфизма. Отсюда — особая валентность «Прибытия поезда» для возникшего спустя десятилетие русского кино: уже в эпоху первых сеансов можно было с достаточной вероятностью предсказать, что в будущих экранизациях «Анны Карениной» сцена самоубийства будет ставиться не по Толстому, а по Люмьеру. Действительно, финальный кадр гардиновского фильма (финал картины до нас не дошел), воспроизведенный на развороте журнала «Искры» (1914. № 20. С. 156—157), по расположению поезда относительно киноаппарата был точной репликой с мизансцены люмьеровской картины, с той лишь разницей, что между аппаратом и набегающим паровозом на рельсах видна фигура Анны Карениной. Журналы напоминали, что у Толстого решение этой сцены иное — Анна бросается не под локомотив, а под проходящий мимо вагон (146, с. 13], но в упрек фильму этого не ставили: было ясно, что «мизансцена» Толстого для кинематографа не выигрышна.

Видимо, здесь можно говорить не об умышленной реминисценции, а о формообразующей силе первого впечатления от кино. Мемуаристы уже в 900-е годы (!) обособили «Прибытие поезда» от остальных картин Люмьера, придав фильму недосягаемый ореол «золотого века кинематографии». В № 1 журнала «Сине-Фоно» от 1907 г. редакция так сформулировала свое отношение к этому фильму: «Приблизительно 15 лет тому назад были впервые демонстрированы световые картины и впечатление от них было так велико, что каждый как о каком-то поразившем его чуде вспоминает о том времени, когда он в первый раз в жизни увидел на белом полотне мчащийся на всех парах поезд».

Мемуарист 1913 года: «Я отлично помню этот вечер: это было одно из наиболее сильных впечатлений моей жизни. Когда на меня со сцены понесся поезд, когда на станцию высыпало человек 300—400 и через минуту поезд понесся дальше, я стал кричать. Меня не привлекли за нарушение общественной тишины и порядка потому, что вместе со мной кричали все» [307, с. 2].

Мемуарист 1936 года: «В глазах человека, никогда не видевшего живой фотографии, впечатление от локомотива, надвигающегося на зал, было чем-то бесподобным, и незабываемое впечатление это остается в памяти тех, кто был свидетелем рождения кинематографии» [547, с. 202].

Этот ряд было бы нетрудно продолжить, и с каждым новым мемуаристом мифологичность «Прибытия поезда» будет нарастать.

169