Глава 1. Интеллектуальный монтаж

108. Матрос в спальне царицы.

109, Защита Зимнего. Ракурс подсказывает рискованную метафору.

Вопрос возникает потому, что сразу после взятия Зимнего дворца в печати появились слухи об актах насилия, якобы имевших место во время штурма. Назывались именно ударницы женского батальона, защищавшего Зимний дворец. Поэтому может показаться, что метафоры Эйзенштейна имеют под собой чисто событийное основание.

*

350

Часть III Текстуальный анализ

Чтобы найти ответ на поставленный вопрос, следует коснуться более общего вопроса об исторической точности «Октября». Многие современники, особенно лефовцы, критиковали «Октябрь» за недостаточную историчность. Так, в рецензии С. Третьякова сказано, что оборванные матросы революции одеты в фильме как подтянутые военморы 1928 года: «Зная по собственному опыту изображаемую на экране эпоху, зритель раздваивается между собственной памятью и директивой экрана» [384, с. 17]. О* Брик был недоволен тем, что в картине матросы защищают Зимний от погромщиков: «Всем известно, что борьба за винные погреба сейчас же после переворота -— один из мрачных эпизодов Октября и что матросы не только не разбивали погребов, а норовили их распить и отказывались стрелять в тех, кто за этим вином приходил <.. .> Когда реальный матрос деловито разбивает реальные бутылки, [у Эйзенштейна] получается- не символ, не плакат, а ложь» [76, с. 33].

Сторонники «литературы факта» полагали, что Эйзенштейн ставил целью подменить историю исторической мифо-логистикой. Нельзя сказать, что такие опасения были безосновательны, но дело тут обстояло весьма непросто. Отклонения от исторической достоверности имели источником не столько позднейший вымысел, сколько широкую сеть слухов и молвы, распространившихся тотчас же после Октябрьского переворота. Ткань сценария «Октября» буквально пропитана этим «веществом». Дело не в нехватке информации —•

как известно, в распоряжении режиссера были воспоминания очевидцев и участников восстанияг в том числе и написанные специально для фильма. Вместе с тем можно заметить, что во многих случаях Эйзенштейн отдавал предпочтение не фактам и не историческим мифам, а мифологистике устной, газетной, стихийной, подгонявшей факты не под героическую схему, а под схему живого событийного архетипа.

Например, в книге Джона Рида «Десять дней, которые потрясли мир», первоначально считавшейся литературной первоосновой сценария, побег Керенского из Гатчины описан исторически достоверно, со слов очевидца: Керенский скрылся, переодевшись в матроса (историческая наука склоняется к этой версии).,В литературном сценарии Эйзенштейн излагает побег иначе, предпочтя истинному ходу события газетный апокриф — Керенский убегает в одежде сестры милосердия. Для чего понадобился этот водевильный вариант? В сценарии находим ремарку: «Бонапарт в юбке» [455, т, 6, с. 428], встраивающую побег Керенского в двойную метафорическую перспективу — «наполеоновскую» тему «Октября» (ср. кадр «Два Бонапарта») и тему амбивалентного сексуального статуса Ке-

351

Глава 1. Интеллектуальный монтаж

ренского, еще в начале фильма заявленную титром: «Александр Федорович в апартаментах Александры Федоровны» (тоже небольшая подтасовка: Керенский в Зимнем дворце занимал покои Александра III [365, с. 62]).

Метафоры насилия имеют аналогичное происхождение и преследуют похожую цель. Печать 1917 г. живо обсуждала слух о насилиях, учиненных штурмующими над ударницами (об этом слухе, в частности/ сообщает в своей книге и Рид). Было назначено расследование в Городской Думе под началом городского головы Г, Шрейдера, человека высоких демократических принципов и большого личного мужества (в «Октябре» он выведен в виде карикатурного старика, во главе безоружной группы граждан спешащего на помощь Временному правительству). Расследование и показания ударниц подтвердили беспочвенность слухов — ударниц никто не тронул, их разоружили и отправили в Павловские казармы.

Тем не менее и здесь Эйзенштейн отдал предпочтение газетному слуху. Будучи плодом коллективных представлений, такой слух должен был отвечать и рецептивным ожиданиям кинозрителя. Кроме того, слух хорошо ложился на общую метафорическую концепцию «Октября» — осада и штурм Зимнего в образах любовной победы. На эту концепцию работали многие детали, в том числе и детали реальной исторической ситуации — травестия Смольного института благородных девиц, сфокусированная в надписи «Классная дама» на дверях кабинета Троцкого (позднее — кабинета Ленина) и ставшая темой газетных фельетонов уже в 1918 г. (в «Октябре» табличка висит на дверях меньшевистской фракции); женский батальон, защищающий правительство Керенского; тот факт, что последние годы династии Романовых считались эпохой «бабьего царства»; невольная ирония того обстоятельства, что толпа штурмующих проникла в Зимний дворец через Собственный Ее Величества Подъезд (ныне известный под названием «Октябрьского Коридора»). Понятно, что архитектурный ансамбль дворца не мог не превратиться у Эйзенштейна в метафору женского тела, а спальня царицы — в кульминационную точку развития штурма.

Прокомментируем еще один монтажный переход в сцене спальни. Взгляд матроса падает на фотографию Николая II — фотография дана укрупненно, и кадр сдвинут так, чтобы зритель мог прочесть надпись — «Ники сокольничий» (илл. 110),

Сразу за фотографией следует кадр, изображающий гигиенический сосуд (илл. 111). Эта смежность подчеркнута тем, что, по обыкновению Эйзенштейна, в тех случаях, когда он стремится заострить зрительское внимание на важном для понимания стыке, сопоставленные кадры повторяются не-

«

352

Часть Ш Текстуальный анализ

сколько раз. В третий раз фотография возникает на более общем плане (илл. 112).

В первой паре каламбур: соколиная охота на уток (традиционное развлечение русских царей) — «утка» в значении «сосуд для лежачих мужчин». При повторении стыка словесный каламбур превращается в визуальный — в игру вступает изображение сокола на охотничьем костюме царя.

Даже если согласиться с Е. Добиным в том, что прием «материализации словесной метафоры» преувеличивает роль

I 353