Глава 1. Интеллектуальный монтаж

нание неизвестного американца; через тысячу лет, если мысль моя сохранится, взорвется сознание нерожденных еще. Мысли — бомбы» [46, с. 111].

Как предположил Р. Д. Тименчик, образ революционера с головой, начиненной «мыслями-бомбами», восходит к монологу анархиста из «Человека, который был Четвергом» Дж. К. Честертона (1908). В монологе анархист отвергает нож как оружие для новой революции по идеологическим соображениям: «Динамит есть не только лучшее наше оружие, он также лучший наш символ. Столь же совершенный символ, как фимиам для христианской молитвы. Он распространяется; он разрушает потому лишь, что расширяется. Мозг человека — бомба! — воскликнул он внезапно, давая волю своему странному воодушевлению и с силой ударив самого себя по черепу. — Мой мозг кажется мне бомбой, я ощущаю это день и ночь! Ему надо расшириться! Надо! Мозг человека должен расшириться, хотя бы он разнес этим весь мир!» [433, с. 86].

Сравним автокомментарий Белого к роману «Петербург»: «Наша свобода дерзает: над сердечным огнем взлететь к стенкам черепа и разорвать стенки черепа: Николай Аполло-нович необходимость разрыва в себе ощущает: движением проглоченной бомбы; в нем нет воли к разрыву <. . .> Череп будет разбит: светлый Голубь пришествия спустится в отверстие наших разрывов <.. .>» [49, с. 501].

В «Октябре» (экранной версии) содержится короткая мон-та жная фраза, которой Эйзенштейн придавал особое значение: в одной из своих теоретических статей режиссер воспроизвел ее в виде фотоотпечатков (илл. 105). Эти два кадра Эйзенштейн привел, чтобы проиллюстрировать свое понимание «графического конфликта», присовокупив, что монтажное столкновение головы восточного божества, похожей на яйцо, с похожим на звезду изображением барочного Христа производит впечатление взрывающейся бомбы [518]. В фильме такое столкновение повторяется несколько раз подряд. Действительно, прием работает — возникает эффект взорвавшейся головы.

Едва ли можно усомниться в том, что «компоненты столкновения» отобраны не только благодаря их графическим особенностям: здесь помимо «графического конфликта» встроен конфликт смысловой. Символ взорвавшейся головы — не просто мультипликаторная иллюстрация. Важно, что взрыв возникает от столкновения элементов с противоположным культурным зарядом — восточное божество и фугура Христа. Культурное чутье должно было подсказать реципиенту: здесь сталкиваются различные концепции мироустройства —

346

Часть Ш Текстуальный анализ

105. Монтажный «взрыв»: восточной божество взрывается в барочнон

Христе.

буддизм и христианство, фатализм и жизнестроительство, созерцание и действие, статика и экстаз. В своем идеальном реципиенте Эйзенштейн хотел видеть предрасположенность к философской рефлексии.

У такого монтажного стыка есть одно существенное отличие от сцен, которые анализировались выше, — здесь стык дискурсивный, т. е. внесюжетный. Движение от концептуального монтажа к монтажу интеллектуальному есть движение от сюжетного к внесюжетному, от диегесиса к дискурсу. В этом можно убедиться, проследив за судьбой корреляции яйцо — бомба, заданной сценкой с матросом и кадетами. Строки 412—414 кодируют событие в категориях «рождения нового мира»: из «вихря пуха» возникает кадр — «мальчонка вскакивает на тронное кресло»; далее — матрос с пасхальным яйцом.

Такова первоначальная схема, целиком построенная на символике предмета, В окончательном варианте мы не обнаруживаем ключевой парадигмы — здесь нет ни бомбы, ни яйца. Между тем семантика взрыва из сцены не ушла — она лишь перешла из предметного плана в дискурсивный. В экранной версии идея революции как взрыва закодирована в рассчитанном рецептивном «шоке» — мальчонка не «вска-

347