Глава 3. Поэтика неоднородного текста

зия «старого» и «нового» (лейтмотив соцзаказа тех лет) наводила на мысль об «отсталом» герое, носителе остранен-ного взгляда. Именно таковы персонажи, перенесенные из Древней Руси в современность в сценарии Эйзенштейна «МММ», странники из сценарного наброска Тынянова, явившиеся из Сибири, где они жили отшельниками со времен раскола {«Странствие. Петербург. Автомобиль. Трамвай. Толпа: киносъемка. Милиционер, Самый младший прыгает в трамвай. Милиционер ведет их в милицию. Старичок подписывает протокол полууставом. Новая жизнь. Младший (бежавший) покупает пиджак. Старик в страхе перед водопроводом: столп водяной» и т. д, [377, с. 98] )\ наконец, герой сценария М. Блеймана и В. Шписа «Рождение большевика», чей просто приезд в родной Петербург обставлен как путешествие во времени: «Герой, как некогда ребенок, вновь совершает путешествие по городу. Город изменился — герой тоже. Вот странный большой праздничный куб. Вот целые леса флагов <...> Герой в недоумении >— что произошло?» [66, с. 2].

В «Обломке империи» «наивный взгляд» запрограммирован не только в сценарии. Эрмлер не довольствуется тем, что его герой впадает в детство, и преобразования в стране представляются ему мгновенным сказочным превращением. Филимонов страдает не просто выпадением памяти. Первый эпизод (один из семи сюжетных блоков фильма), позднее обвиненный критикой в «натурализме», «биологизме», «физиологизме» [346, с. 2], «экспрессионизме» [281, с. 3], начинается с общего вида железнодорожной станции, заваленной телами красноармейцев. Обнаруживается, что один из них еще жив. Красноармеец доползает до станционной сторожки, В сторожке — собака и ее щенки-сосунки. Раскидав щенят, красноармеец припадает к собачьим сосцам, В дверях появляется белый офицер и выстрелом убивает собаку, оставив тифозного красноармейца «подыхать самому». {Н. Осинский усмотрел здесь изображение ужасов войны в духе Леонида Андреева [281, с, 3].) За происходящим из своего угла наблюдает немой идиот — контуженный унтер-офицер Филимонов, служащий у белых работником при вокзале,

Далее Эрмлер предлагает сюжетный ход, характеризующий глубину регрессии, постигшей психику Филимонова. Собака мертва. Больного красноармейца кормит капустой Филимонов. Ф. Никитин, исполнитель этой роли, позднее вспоминал: «Наевшись, он как ребенок припадает ко мне. А я — как животное. (Филимонов в то время и был животным. Он жил бессознательной, растительной жизнью, жил инстинктами.) Мое сочувствие выразилось в животной же материнской

*

н

398

Часть HI Текстуальный анализ

заботе: перебирал пальцами в его волосах, искал насекомых» [271, с. ПО]. Метонимический сдвиг собака—Филимонов в первом варианте сценария был еще радикальнее: предполагалось, что голодный красноармеец припадает к сосцам свиньи (ЛГАЛИ, ф, 257, оп. 16, ед. хр. 84, л. 1—2). Таким образом, пружина остранения отведена до предела — Филимонов предстает как носитель не только «отсталого, k наивного» взгляда, но и взгляда из глубины «дочеловеческого» сознания,

Нетрудно себе представить, как в ходе обсуждений с Эйзенштейном6 вынашивалась идея показать на экране эволюцию сознания от зоологической стадии до стадии «сознательного пролетария», каким Филимонов предстает в финале. Вместе с тем характерно, что отсутствующее, «прозрачное», т. е. остраненное, выражение глаза Филимонова сохраняют и тогда, когда к нему уже вернулось сознание (возможно, знаменитый «никитинский взгляд» возник отчасти с помощью препарата, сужающего зрачки [271, с. 105]).

В следующем эпизоде место действия не изменилось — Филимонов продолжает служить при той же станции, но время действия — 1928 год. Однажды в окне поезда он видит жену, что служит первым толчком к восстановлению памяти. Этот сложный процесс, на котором мы остановимся позднее, приводит к третьему эпизоду ■— сцене-воспоминанию о войне и контузии.

Восстановив в памяти прошлое (титр: «Я — унтер-офицер Филимонов, где мои сапоги?»), герой отправляется в Петербург на поиски жены. Первым долгом он приходит в дом фабриканта — хозяина ткацкой фабрики, на которой работал до войны. «Не моя теперь фабрика. Ступай в фабком».

Председатель фабкома, тот самый тифозный красноармеец, которого некогда выходил Филимонов, узнаёт его. «Унтер-офицер Филимонов снова становится рабочим». Встает проблема адаптации «бывшего человека» к новой рабочей среде. Филимонов пытается понять, кто теперь хозяин фабрики. Ответом на этот вопрос служит эпизод, смонтированный из хроникальных кадров — кинематографическое иносказание понятия «труд».

В последнюю сцену вплетен мотив из «Эноха Ардена». Герой находит жену, вторично вышедшую замуж. Муж — бюрократ нового типа, советский культработник. Сцена решена в стиле бытовой сатиры. «Жалкие обломки импе-■ рии», — говорит, уходя, Филимонов. Переадресовка титульной метафоры фильма подводит черту под встречным параллелизмом судеб — перерождением «бывшего человека», попавшего в пролетарскую среду, и вырождением «нового человека», от этой среды оторвавшегося.

399