Глава VIII. Философия в XIII веке

314

Филипп Канцлер наследует Гильому Оксер-рскому, ученые усилия Иоанна (Жана)

из Ла-Рошели и других после него будут опираться на усилия Филиппа,

Альберт Великий многое почерпнет из писаний Иоанна из Ла-Рошели. Так,

следуя друг за другом, критикуя и дополняя один другого, эти люди

определят план той работы, которую вскоре выполнит св. Фома Аквинский.

Публикация еще не изданных произведений этих теологов может в скором

времени скорректировать перспективу, однако пока самым крупным именем

среди ученых начала XIII столетия остается Гильом Овернь-ский*. Он родился

примерно в 1180 г. в Орийаке, был профессором теологии в Париже, в 1228 г.

посвящен Григорием IX в епископы Парижа (отсюда происходит его второе имя

— Гильом Парижский); Гильом умер в 1249 г., оставив после себя

значительное теологическое наследие, которое является живым, оригинальным

и весьма поучительным свидетельством о состоянии дел в ученом мире в ту

эпоху. Для истории философии наиболее интересны его трактаты «О

первоначале» («De primo principio»; ок. 1228), «О душе» («De anima»; 1230)

и «О Вселенной» («De universo»; между 1231 и 1236). Позиция, которую он

занимал на пороге XIII века, вызывает неодолимое желание видеть в нем

некоего предвестника, однако наряду с безусловно истинными положениями у

него были и иллюзии. Своей манерой мышления и стилем Гильом принадлежит

концу XII столетия — он выражает несколько платоническую и

августи-нианскую реакцию на арабскую философию; о ней в этом веке еще

никто не знал, за исключением Гундиссалина, у которого не хватило времени

оценить ее.

Гильом писал не в целях преподавания. Свободная от всяких диалектических и

педагогических ограничений, его манера речи не столько ораторская, сколько

разговорная, и поэтому мы так хорошо его знаем. Живой, одухотворенный,

порой саркастичный при обсуждении идей, он дает нам понять, если мы этого

еще не знаем, что хорошо умеет выбирать вина: Анже, Сен-Пурсен и

Оксерр—вот три его любимых напитка; из них достаточно знать два, чтобы

довериться и третьему. К тому же он прекрасный рассказчик разных историй.

Из них все знали по крайней мере одну — ту, которую «епископ парижский

Гильом» поведал Людовику Святому, а тот рассказал ее Жуан-виллю, от

которого мы и узнали о ней; там речь идет о магистре теологии, который не

мог поверить в таинство алтаря** «так, как учит об этом святая Церковь».

Наконец, это француз, и можно даже попытаться заключить отсюда, что он —

человек XII века. Конечно, было бы преувеличением сказать, что XII век был

французским веком. Но в нем царили два француза

Абеляр и Бернард Клервоский, первая из

тех пар братьев-врагов, которые мы встречаем

во все поворотные моменты французской мыс

ли. Например, это также Декарт и Паскаль.

Один из такой пары обращал страсть сердца

на службу разуму, другой — светлый разум на

службу религиозному чувству. Разумеется,

Гильом был иным, но он — последний из их

числа, кого история теологии и философии ХШ

века не может обойти молчанием. Будучи уч

реждением Церкви и таким же вселенским

(catholique), как она, Парижский университет

был своего рода «клиринг-хаузом» интеллек

туального общения в христианстве. Поэтому

естественно, что в нем работали и учились ино

странцы, и даже нетрудно понять, почему про

славленные иностранцы составляли в нем

большинство. Однако трудно объяснить, по

чему среди них не было ни одного француза:

Александр Гэльский, Роджер Бэкон и Оккам

англичане; Дуне Скот — шотландец; Аль

берт Великий и Экхарт — немцы; Бонавенту-

ра и Фома Аквинский — итальянцы; Генрих

Гентский—бельгиец* * *; если вспомнить еще

Сигера Брабантского и Боэция Дакийского,

то придется согласиться, что, кроме Амаль

рика Венского в начале века, Франция не дала

великих инакомыслящих, появление кото

рых неизбежно в подобной среде. Удобно

расположившись в разреженной атмосфере

логики, доверяя ей, так как она могла one-

— 315

1. От Гилъома Оверньского до Генриха Гентского

реться на опыт внутренней жизни, внушительные диалектические построения

приводили Францию в замешательство; и поэтому вовсе не случайно, что

последний плод великого французского творчества XIII века — трактаты

Гильома Оверньского — был критическим размышлением теолога старой школы

над только что открытой арабской философией.

Но по крайней мере в этом пункте Гиль-ом уже принадлежит веку Альберта и

Фомы. Уже обнаружились нехристианские физические, психологические,

метафизические и этические доктрины, которые христианские учителя не могли

более игнорировать. Впрочем, слишком многие из них знали эти доктрины

слабо или не знали совсем, что не мешало им обсуждать их, и это ставило

учителей в смешное положение — причем не только этих учителей, но и само

христианство. Такого Гильом им не прощает. Когда он говорит об этом, он

может быть столь же грубым, каким вскоре станет Альберт Великий, но

вообще-то Гильом избегает грубостей. «Вот мой совет: в области философии

всегда имей дело только с философами и избегай споров, конфликтов и

пререканий с несведущими людьми, не заботясь об их мнении, потому что оно

напоминает фантазии или бред». Этот теолог ясно увидел, что невозможно

действенно бороться с идеями, которых ты не знаешь, и что философию можно

победить только философией — именно так и будут поступать после него

Альберт и Фома Аквинский.

Гильом обнаружил верное понимание ценностей. Божественный волюнтаризм

Ге-бироля заставил его несколько преувеличить фигуру этого философа, зато

он ясно разглядел значение Авиценны и огромный интерес, который

представляло его различение сущности и существования для христианского

теолога. Термин «бытие» («esse») имеет два значения. Прежде всего он

обозначает сущность (essence), или субстанцию, взятую саму по себе и

очищенную от своих акциденций: «substantia rei et ejus esse et ejus

quidditas»*, — то есть бытие, которое задается дефиницией и которое она

объясняет, определяя, что такое сущность. Но когда этот термин употребляют

по отношению к некоторой вещи, он соответствует глаголу «есть». Взятое во

втором значении, esse не только не обозначает сущность, которую выражает

дефиниция, но совершенно ей чуждо. Однако у этого правила есть одно

исключение — Бог. В экзистенциальном смысле «esse не входит в дефиницию

чего-либо сущего. Если представить себе какое-нибудь сущее вообще —

человека, осла или все что угодно, — его можно так или иначе постичь, даже

если оно не существует. Единственное исключение составляет Тот,

существование Которого сказывает о Его сущности; ибо Его сущность

невозможно постичь без Его существования, ибо она и ее существование суть

абсолютно одно и то же». Таким образом, Гильом решительно вступает на путь

различения сущности и существования, начало которому было положено

аль-Фараби и Авиценной, а завершение произошло в метафизике св. Фомы

Аквинского.

На этом принципе основываются доказательства существования Бога в трактате

Гильома «О Троице» (или «О первоначале»). Всякая вещь такова, что ее

сущность либо включает, либо не включает существования. Следовательно,

всякая вещь существует сама по себе или через другое сущее. Непостижимо,

чтобы были только вещи, существующие благодаря другому сущему, ибо всякая

вещь как таковая имеет причину своего существования, которая должна быть

либо через самое себя, либо иметь некую причину, и так далее до

бесконечности. Итак, можно выдвинуть только три гипотезы: или допустить,

что ряд вещей, существующих через другое, по сути бесконечен, что

непостижимо для разума, как сама бесконечность, и к тому же ничего не

объясняет, ибо бытие вещей, существующих благодаря другому, есть как раз

то, что нужно объяснить; или допустить круговой ряд сущих, являющихся

причинами друг друга, что абсурдно, по-