Глава VIII. Философия в XIII веке

420

von Bayreuth), Жана Летурнера (Jean Letourneur, Versorius, ум. ок. 1480),

Ламберта из Монте (Lambertus de Monte, ум. в 1499); а также сторонника

Альберта Великого — Герарда Хардервика (Gerard Harderwyck, ум. в 1503) и

многочисленных сторонников Дун-са Скота — таких, например, как Николай из

Орбелла (Nicolaus de Orbellis, ум. в 1455), Петр Тартарет (Petras

Tartaretus, ректор Парижского университета в 1494 г.), Иоанн из Магистриса

(Johannes de Magistris) и др.; к комментаторам сочинений Петра Испанского

можно причислить также номиналистов Марсилия Ингенского и Жана Буридана.

Подобное разнообразие комментаторов мешает принять соблазнительную

гипотезу о том, что диалектический пробабилизм (идея вероятности)

парижских логиков был одной из причин — причем некоторые утверждают, что

главной, — философского пробабилизма XIV столетия.

Во всяком случае примечательно то, что в произведении Петра Испанского

следствием принципиально диалектического характера логики ничуть не стал

ни философский пробабилизм, ни скептицизм в собственном смысле слова. Ведь

Петр был просто логиком. Он работал в то время, когда любой магистр

искусств должен был владеть, помимо логики, всей философией Аристотеля.

Даже после Петра некоторые профессора продолжали специализироваться на

преподавании логики и риторики, но самые знаменитые старались расширить

сферу преподавания за счет комментариев к физике, психологии, метафизике и

этике. Самому Петру Испанскому, помимо «Summulae logicales» и

«Синкатегорем», принадлежат комментарии к книгам «О животных», «О смерти и

жизни», «О причинах продолжительности и краткости жизни» и «О душе». Его

предпочтение в отношении такого рода трактатов объясняется естественным

образом, этот логик был одновременно врачом. Впрочем, главное произведение

Петра Испанского — это трактат «О душе», отличающийся от его комментария к

одноименной

книге Аристотеля. Он страстно желал его выхода в свет. Из опубликованных

фрагментов этого трактата, написанного стилем, свободным от всяких

учено-школярских форм, без цитат из Аристотеля, Авиценны или Аверроэса,

ясно следует, что в нем в качестве теории познания проповедуется

«замечательный синкретизм августиновского учения о просветлении и

авиценновской теории эманации и интеллигенции» (М. Грабман). Значит, в

XIII веке можно было придерживаться подобных воззрений и стать папой. Но

они, конечно, ничем не напоминают номинализм Оккама, и трудно удержаться

от вопроса: случайно ли в тот самый год, когда умер папа, чьи философские

взгляды благоприятствовали августинизму с примесью идей Авиценны (1277),

томистский аристо-телизм подвергся цензуре парижского епископа Этьена

Тампье?

Начиная с середины XIII века, хотя и встречаются еще магистры,

занимающиеся главным образом логикой, — такие, как Николай Парижский,

который дважды, в 1253 и 1263 гг., упоминается в «Chartularium

Universitatis Parisiensis»*, или Аденульф из Ананьи (ум. в 1289), автор

трактата о «Топике», — появляются другие магистры, чья любознательность

распространяется далеко за пределы подобных исследований. Вероятное иногда

верно, но это не тот случай. Нередко люди воображают себе парижских

теологов, обеспокоенных философским уровнем своих коллег на факультете

искусств и бегающих за ними, чтобы кого-нибудь поймать в свои сети. Все

происходило с точностью наоборот. Теология Гильома из Оверни, Гильома

Оксеррского и Филиппа Канцлера свидетельствует о таком знании новых

доктрин и такой широте взглядов в дискуссиях по философским проблемам,

которые оставляли далеко позади скромные достижения парижских логиков. Но

это не всё. Между тем моментом, когда философы университета

довольствовались комментированием трактатов «Органона», и тем, когда они

приступили к толкованию «нового Аристотеля»,

421

6. От перипатетизма к аверроизму

располагаются «Комментарии» двух великих теологов: «То, что среди

философов не было представителей факультета искусств, — факт очень

большого значения для развития философии времени высокой схоластики.

Однако теологи Альберт Великий и Фома Ак-винский, которые сделали свои

собственные комментарии к недавно обнаруженным сочинениям Аристотеля по

метафизике, натуральной философии и этике, проложили таким образом дорогу

схоластическому арис-тотелизму и оказали на факультет искусств такое

влияние, все детали которого еще не установлены до сих пор. Комментарии

Си-гера Брабантского к «Метафизике» Аристотеля и к сочинениям по

натуральной философии, во всяком случае, появились позднее комментариев к

Аристотелю, сделанных Альбертом Великим, а частично и св. Фомой Аквинским»

(М. Грабман). В самом деле, мы уже отметили, что Петр из Оверни, чья

комментаторская деятельность охватывает почти все наследие Аристотеля,

завершил комментарий Фомы Аквинского к книге «О небе и о мире» (III, от

9-й лекции до конца). Но Петр из Оверни — современник аверроистского

движения. И именно его 7 марта 1275 г. папский легат назначает ректором

Парижского университета, рассчитывая восстановить единство на факультете

искусств, нарушенное в 1272 г. Сигером Бра-бантским. Таким образом, начало

парижского аверроизма частично объясняется запоздалым — во второй половине

XIII века — рассмотрением «нового Аристотеля» среди «артистов».

Истоки аверроистского движения восходят к латинским переводам

«Комментариев» Аверроэса к Аристотелю, выполненным Михаилом Скотом,

вероятно, во время его пребывания в Палермо (1228—1235) в качестве

придворного астролога императора Фридриха II. Текст «Большого труда»

Роджера Бэкона позволяет установить, что эти переводы появились в Париже

вскоре после 1230 г., и оценить историческое значение этого события:

«Tempore Michaelis Scotti, qui

annis Domini 1230 transactis apparait deferens librorum Aristotelis partes

aliquas de Naturalibus et Metaphysicis cum expositionibus authenticis,

magnificata est philosophia apud Latinos»*. К 1250 г. становится заметно,

что Альберт Великий широко использует сочинения Аверроэса, которые всегда

у него перед глазами, когда он составляет собственные трактаты об учении

Аристотеля. В ту пору Аверроэс был для него просто философом, как все

прочие, к помощи которых прибегают, когда это полезно, и которых осуждают

и исправляют, когда они ошибаются. Только на протяжении следующих 20 лет

магистры искусств, использовавшие «Комментарии» Аверроэса к Аристотелю,

чтобы обогатить собственные учебные курсы, придут к выводу, что учение

Аристотеля — это учение, которое ему приписал Аверроэс, и что оно

составляло саму философскую истину. Подобная позиция не могла не вызвать

протеста теологов.

Каково бы ни было восхищение Альберта Великого и св. Фомы Аквинского

греческим философом, они никогда не ставили себе целью простое усвоение

его учения. Можно сказать, что, напротив, христианская вера заранее

освободила их от всякой сервильно-сти к «букве» Аристотеля. Эти теологи

сразу увидели, что, если перипатетизм и содержит истинные положения, в

целом он не является истиной. Отсюда это строгое и смелое исправление

ложных положений, которое и породило томизм. Но даже среди современников

св. Фомы нашлись такие, которые реагировали на влияние Аристотеля

совершенно иначе. Это были не монахи одного из двух крупнейших

нищенствующих орденов и даже далеко не все белое духовенство, занимавшее

главную кафедру на теологическом факультете: главным образом по-иному

отреагировали простые священники, которые учили диалектике и физике на

факультете искусств. Действительно, насколько заманчивой и вводящей в

искушение была необходимость укладываться в рамки обеих наук, сталкиваясь

вначале по