Глава II. Латинские отцы и философи

80

учение, изложенное Платоном в «Меноне», верно и наши души пришли в этот

мир из божественного мира, где они знали все, то этот человек должен был

бы знать то, что знают другие. Платон говорит, что любой человек найдет

правильный ответ, если его спросить соответствующим образом. Но как

спросить у этого несчастного? Он не поймет ни единого слова. Вот это

чудесное существо божественного происхождения, это minor mundus*, столь

восхваляемый философами! Всему тому, что мы знаем, мы научились в школе,

так же как бык научается тащить телегу или охотничья собака — хватать и

приносить добычу. Чтобы окончательно доказать это положение, Арнобий

предлагает представить подземное жилище со сред-нетеплой неизменной

температурой, абсолютно звуконепроницаемое и пустое. Пускай положат туда

новорожденного платоновской или пифагорейской породы; пускай его

воспитывает кормилица, всегда обнаженная, всегда молчаливая, которая

сначала будет кормить его своим молоком, а потом постоянно одной и той же

пищей. Спрашивается, какие познания приобретет эта якобы божественная и

бессмертная душа по прошествии сорока лет? Очевидно, что никаких. Этим

маленьким философским романом воспользуется французский сенсуализм XVIII

века, на него сошлется даже материалист Ламетри.

Твердо убежденный в божественности Христа («Adversus nationes», II, 60),

Арнобий вряд ли что-либо знал о догмате о Троице. Создается впечатление,

что высший Бог (princeps Deus, Deus summus), о котором он часто говорит,

находится во главе множества других богов («dii omnes, vel quicumque sunt

veri vel qui esse rumore atque opinione dicuntur»**), а Христос нередко

представлен как Бог, Который должен просветить нас в нашем невежестве и

спасти наши души от окончательного уничтожения, что ожидало бы их без

божественного вмешательства. Эти души созданы не высшим Богом, а неким

знатным насельником Его небесного двора (II, 36); как объяснил нам

Христос, это —

существа среднего порядка, то есть они могут быть и смертными, и

бессмертными: если они не знают Бога, они будут уничтожены (ad nihilum

redactae), причем в полном смысле слова, то есть умрут окончательной

смертью, nihil residuum faciens***; но они останутся жить, если познают

Христа и призовут Его на помощь (И, 14). Никто не думал делать из Арнобия

учителя Церкви; тем не менее трактат «Против язычников» остается весьма

поучительным документом даже со своими изъянами. Значит, к концу III века

сила воздействия христианства на просвещенные умы была весьма велика, если

иногда, чтобы обратиться, было достаточно лишь прикоснуться к ней.

Тональность произведений Лактанция* * * * совершенно отлична от

тональности сочинений Арнобия, хотя последний преподавал ему риторику в

Сикке. Сам Лактанций стал преподавателем риторики в Никомедии, обратился в

христианство около 300 г., после чего перенес немало испытаний, пока в 316

г. император Константин не сделал его воспитателем своего сына. Именно к

Константину обращается Лактанций в своем главном произведении —

«Божественные установления» («Institutions divines», 307—311). До этой

апологии он написал «О творчестве Бога» («De opificio Dei»; 305), а после

нее — около 314 г. — еще два трактата: «О гневе Божием» («De ira Dei») и

«О смерти гонителей» («De mortibus persecutorum»). Обычно Лактанций столь

же миролюбив и спокоен, сколь Арнобий нервозен и взволнован. Ровное

изящество его стиля не исключает, впрочем, твердости, и, как хорошо видно

на примере его трактата «О смерти гонителей», этот мягкий человек был

вполне способен на гнев. Его привычный тон ничем не напоминает тон

памфлетиста, весьма распространившийся к тому времени. Лактанций идет

своей дорогой с легкостью и не спеша, без устали объясняя и комментируя,

словно на досуге, истину, которую он полюбил, наслаждаясь чистым и

постоянно обновляющимся счастьем быть христианином. Это

81

1. От апологетов до святого Амвроси

чень привлекательная сторона произведе-ий Лактанция, и остается лишь

пожалеть, то с чистотой его сердца не соединилась истота разума. Полный

обыденного здра-юго смысла, который ничто не может в нем юколебать, он

способен ради того, чтобы )статься верным, не слышать голоса рассуд-са.

«Божественные установления» содержат опоминающуюся главу об антиподах

(III, 13), где Лактанций невозмутимо разоблачает глупость тех, кто верит в

их существование. На это заблуждение не стоило бы обращать внимания, если

бы он сам не поставил вопрос, который наглядно свидетельствует о том, куда

может завести строго логическое рассуждение, исходящее из ложных посылок.

Глядя на Солнце и Луну, которые восходят и заходят всегда с одной стороны,

некоторые люди приходят к выводу, что эти светила продолжают кругообразное

движение и что, следовательно, Вселенная кругла, как шар; Земля,

находящаяся в ее центре, тоже круглая; отсюда неизбежно следует, что есть

такая сторона Земли, где дождь идет снизу вверх, а люди свешиваются вниз

головой. Это и есть знаменитые антиподы. Стоит спросить, заключает

Лактанций, не дурная ли это шутка? Но он скорее видит здесь впечатляющий

пример упорства в глупости, на которое обречены многие люди самой логикой,

если они рассуждают исходя из ложных допущений.

Напрасно ожидать философских откровений от автора подобных строк.

Лактанций — метафизик в такой же мере, в какой и ученый, но он редкостный

свидетель изумления, которое испытывали многие язычники перед религией,

вера которой, если не принимать ее за философию, высоко возносит религию

над этой самой философией. В христианских верованиях больше разума, чем в

самом Разуме. Прежде всего поэтому сделался христианином Юстин и остался

им до мученической смерти; именно эту веру открыл Октавий Цецилию и

обратил последнего в нее; Утверждая этот факт, св. Иларий из Пуатье

присоединился к христианству и именно об

этом свидетельствует Лактанций язычникам своего времени. Что такое

счастье, если не познание истины? Лактанций нашел истину в христианской

вере; он счастлив и хочет, чтобы все были счастливы, как он. Для этого

достаточно быть христианином. Позади нас — нелепые басни языческих культов

и противоречащие друг другу неясности нескольких великих философов,

которых даже их гений не уберег от невежества; перед нами

— уверенность, свет и мир: «Мы же, напро

тив, получили священную тайну истинной

религии, потому что истина открыта нам

Богом, за которым мы следуем как за Учите

лем мудрости, как за Проводником, ведущим

нас к истине, и мы зовем на этот небесный

пир всех без различия возраста и пола, ибо

никакая пища не желанна так для души, как

познание истины». Отсюда—семь книг «Бо

жественных установлений», которые кажут

ся чересчур длинными и затянутыми, осо

бенно тому, кто захочет прочесть их быстро,

но которые сам Лактанций находил слишком

краткими для такой огромной темы.

Обращаясь к язычникам своего времени, он непрестанно думает о великих

язычниках прошлого, прежде всего о Цицероне («qui nOn tantum perfectus

orator, sed etiam philosophus fait»*), чей жизненный путь он во многом

повторил. Посвятив свою жизнь красноречию, они в конце концов совершили

поворот: Цицерон — к мудрости философов, Лактанций — к христианской

мудрости, и это принесло совершенно разные плоды. Перечитаем трактат

Цицерона «О природе богов». Что узнал Цицерон о Боге в конце своего

исследования? Ничего. Когда он думает, что случайно что-то знает, он

ошибается; а Сенека ошибается еще больше

— «quis enim veram viam teneret, errante

Cicerone?»**. В поисках причин этих заб

луждений Лактанций приходит к не лишен

ной истины мысли, которую он не преминет

развить: изъяном языческой мысли был раз

рыв между мудростью и религией. Язычес

кие культы не заключали в себе никакой фи

лософии; философы видели в культах лишь