Глава VIII. Философия в XIII веке

422

поводу проблем метафизики и затем доходя до границ теологии. Ничего нельзя

сказать о будущих возможностях, не задавая вопроса о провидении, о

движении — «Вечны они или нет?». Дискуссии об этом, которые не могли не

возникнуть очень рано, были бы вполне уместными при условии, если бы

сообщество магистров факультета искусств хотя бы молчаливо признало, что

образование на теологическом факультете обладает в этой области

регулирующим авторитетом. В результате так оно и случилось. Преобладающее

большинство магистров факультета искусств преподавали диалектику и физику,

принимая в расчет синтез философии и теологии, которого они так или иначе

должны были коснуться. Но, с другой стороны, создается впечатление, что

относительно небольшое число магистров с самого начала считали

преподавание философии самодостаточным и самоценным. Эти профессора

факультета искусств, ограничивавшиеся философскими потребностями,

необходимыми для их работы, пытались игнорировать возможность отзвука,

который могут получить их доктрины на более высокой ступени

университетского образования. Отсюда и неоднократно повторявшиеся запреты

комментировать «Физику» Аристотеля, о которых мы рассказывали, и

внутренние разногласия, закончившиеся полным расколом на факультете

искусств, и, наконец, прямые личные приговоры, которые ожидали лидеров

движения.

Первый взрыв произошел 10 декабря 1270 г.: епископ Парижа Этьен Тампье

осудил пятнадцать тезисов, тринадцать из которых были навеяны аверроизмом.

Единство действующего интеллекта («quod intellectus omnium hominum est

unus et idem numero»*), отрицание свободной воли («quod voluntas hominis

ex necessitate vult et eligit»**), астрологический детерминизм, вечность

мира («quod mundus est aetemus, quod nunquam fait primus homo»***),

смертность души, отрицание того, что Божье провидение распространяется на

отдельных людей и человечес-

кие поступки, — вот основные запрещенные положения****. Заметят, что это

осуждение направлено скорее на доктринальное движение, чем на человека,

ибо один и тот же магистр не мог одновременно утверждать, что душа

разлагается вместе с телом и что душа, отделившаяся от тела, не может

страдать от телесного огня. По случаю этого осуждения Альберт Великий,

которому помог своими консультациями Эгидий из Лесина, написал трактат «О

пятнадцати проблемах» («De quindecimproblematibus»). Этот вероучитель-ный

акт не помешал распространению движения по простой причине: те, кто

преподавал в соответствии с этими тезисами, уверяли, что обучают им только

как философы и объявляют их ложными как христиане. 18 января 1277 г. папа

Иоанн XXI, тот самый Петр Испанский, о склонности которого к

авгус-тиновскому учению о просветлении мы говорили, обнародовал буллу с

предостережением магистрам факультета искусств Парижского университета. 7

марта того же года епископ Этьен Тампье объявил декрет об осуждении 219

тезисов, предупредив в самом начале, что он больше не будет принимать

легковесных извинений типа: данное положение одновременно может быть

ложным с точки зрения веры и истинным с точки зрения разума. Это означало

осуждение принципа «двойственной истины», который с тех пор стал

именоваться аверроистским. Не все 219 осужденных положений были

аверроистскими. В некоторых из них, имевших моральное содержание,

чувствовались отзвуки трактата о куртуазной любви («Liber de Amore») Андре

из Ле-Шаплена (Andre de Le Chapelain), некоторые положения затрагивали

философию св. Фомы, многие сильно походили на тезисы, которые отстаивали

диалектики XII века, значительное число напоминало Авиценну не меньше, чем

Авер-роэса. Короче говоря, создается впечатление, что это осуждение

назвало аверроизмом род полиморфического натурализма, который отстаивал

права языческой природы в проти- .] вовес христианской, философии — в

проти-

423

6. От перипатетизма к аверроизму

вовес теологии, разума—в противовес вере. Поскольку этот натурализм ставил

философию выше религиозных верований, его можно было приписать Аверроэсу,

который, в свою очередь, мог сослаться на Аристотеля («Метафизика», XI, 8,

1074b). Однако некоторые из осужденных тезисов, происхождения которых мы

не знаем, указывают, до какого пункта в то время можно было дойти

(возможно, в сочинениях и, несомненно, в дискуссиях): христианская религия

препятствует образованию («quod lex Christiana impedit addiscere»); в

христианской религии, как и в других, присутствуют разного рода басни и

заблуждения («quod fabulae et falsa sunt in lege Christiana, sicut in

aliis»); можно не знать ничего больше, если знаешь теологию («quod nihil

plus scitur propter scire theologiam»); то, что говорят теологи, основано

на баснях («quod sermones theologi fundati sunt in fabulis»). Кажется, тут

слышишь даже не Фонтенеля, всегда осторожного в этих предметах, а самого

Вольтера, когда он бывал уверен в своей безнаказанности.

Выраженные в абстрактной форме, эти страстные тезисы направлены на то,

чтобы показать, что истинная мудрость — это мудрость философов, а не

теологов («quod sapientes mundi sunt philosophi tantum»*) и что нет более

возвышенного состояния, чем упражнения в философии («quod non est

excellentior status quam vacare philosophiae»). Такой мудрец находит в

рациональном знании всякое благо для человека, ибо из этого знания

проистекают естественные моральные добродетели, описанные Аристотелем, а

эти добродетели составляют все счастье, доступное человеку в земной жизни,

после которой другой не будет («quod felicitas habetur in ista vita, non

in alia»). У таких философов вся натуралистическая мораль вновь обретает

жизнь и претендует на свои права. Хватит ниспосланных сверхъестественных

добродетелей («quod non sunt possibiles aliae virtutes, nisi acquisitae

vel innatae»**), хватит христианского самоуничижения, которое состоит в

сокрытии своих зас-

луг, не надо ни целомудрия, ни воздержания! Наоборот, вернемся к тем

добродетелям, которые Аристотель предназначил для элиты и которые не

созданы для бедняков: «quod pauper bonis fortunae non potest bene agere in

moralibus»***. Очевидно, что эти магистры были неправы в своей верности

«Никомахо-вой этике», но они сами прекрасно это понимали. Среди

психологических и метафизических положений естественным образом вновь

зазвучали осужденные в 1270 г.: вечность мира, единство действующего

интеллекта человеческого рода, смертность души, отсутствие свободной воли,

отказ распространять Божье провидение по ту сторону видов — вплоть до

индивида. Но этот новый доктринальный акт восходит к одному и тому же

источнику всех заблуждений — к аристотелевскому отождествлению

(воспринятому Авиценной и Аверроэсом) реальности, умопостигаемости и

необходимости, причем не только в вещах, но прежде и больше всего в Боге.

Если мир вечен, то Бог не мог его не сотворить, а если мир таков, каков он

есть, то Бог не мог сотворить его иным. Из Первопричины, которая одна,

могло родиться только одно «первоследствие», подобное ей («quod effectus

immediatus a primo debet esse unus tantum et simillimus primo»);

следовательно, Бог не может мгновенно и свободно произвести множество

результатов (quod ab uno primo agente non potest esse multitudo

effectuum), но множество вещей предполагает множество посредствующих

причин, наличие которых есть необходимое условие существования этих вещей.

Хорошенько запомним это последнее положение — ведь оно имеет капитальное

значение для понимания последующей истории средневековой философии и

теологии: Первопричина может быть причиной разных следствий в нашем мире

только посредством других причин, так как ничто преображающее не может

производить изменения (transmutations) разного вида, не изменившись само

(«quod primum principium non potest esse causa diversorum factorum hie