Глава X. Возвращение светской лит-ры и итоги философии средних веков 570

1479 г. подготовил его новый Устав. Гаген пишет трактат в защиту

Непорочного зачатия, и этот безупречный монах не удовлетворяется

принадлежностью к ордену искупления плененных — он сам освобождает от него

немало членов. Вот два учителя — итальянец и француз: Грегорио да Читта ди

Кастелло и Гильом Фише. Позднее Фише продолжал свое дело в полном

одиночестве, но не будем думать, что это произошло из-за его склонности к

язычеству. Гаген не доверяет философам («а philosophoram gentilium studio

arbitror esse declinandum»*), он проявляет беспокойство об успехе, которым

пользовался тогда Платон благодаря Фичино, а для себя он хочет малого, в

частности того, чтобы поприветствовать в 1498 г. Корнелия Гирарда Аурелия

и добиться безупречного выражения смысла Писания на очень хорошей латыни:

«integre de scripturis divinis sentire, et quae recte sentis, pure

latineque dicere»**. В 1495 г. Гаген получает за свой труд «Краткое

изложение происхождения и деяний франков» («De origene et gestis Francorum

Compendium») грамоту от Парижского университета; это было первое

произведение, напечатанное молодым Эразмом. Не только, как утверждают

многие, Гильом Фише, Робер Гаген и их друзья «слишком сильно впитали

теологическое образование: уверенность в возрождении изучения античных

классиков должна была произвести в них уверенность в возрождении падшей

природы»; но ведь именно забота об исправлении падшей природы вселила в

них желание возродить классические исследования, в чем они лишь следовали

творчеству Никола де Клеманжа, который развивал идеи Иоанна

Солсберийского, св. Бернарда, Ал-куина, Беды Достопочтенного и св.

Августина.

ЛИТЕРАТУРА

Геррит Гроот: Mulder Wilhelm. Gerardi Magni Epistolae. Antverpen, 1933;

ср.: Kempis Thomas A. Vita Gerardi Magni // Opera omnia. Coloniae, 1759.

Петр Берсюир: Petri Berchorii Pictavensis Ordinis B. Benedicti. Opera

omnia... Coloniae, 1620, vol. 1—3; Pannier L. Notice biographique sur le

benedictin Pierre Bersuire, premier traducteur francais de Tite-Live //

Bibliotheque de l'Ecole des Chartes, 1872, v. 33, p. 325—364; Julleville

Petit de. Pierre Bersuire // Revue des Cours et Conferences 1896, v. l,p.

680—690.

Жерсон и гуманизм: Thomas A. De Joannis de Monsterolio vita et operibus.

P., 1883; Coville A. Gontier et Pierre Col et l'humanisme en France au

temps de Charles VI. P., 1934; Combes A. Jean de Montreuil et le

chancelier Gerson. P., 1942.

Никола де Клеманж: Opera omnia, ed. Lydius J. M. Ludguni Batavorum (Den

Haag), 1613; Liber de studio theologico II Archery d'. Spicilegium veterum

scriptorum. P., 1725, v. 1, p. 473—480; Coville A. Le Traite de la mine de

l'Eglise de Nicolas de Clamanges et la traduction francaise de 1564. P.,

1936.

Фише и Гаген: Renaudet A. Prereforme et humanisme a Paris pendant les

premieres guerres d'ltalie (1494—1517). P., 1916; Simone Franco. Guillaume

Fichet retore ed Umanista. Torino, 1939.

3. ИТОГИ

СРЕДНЕВЕКОВОЙ МЫСЛИ

Немало открытий и множество терпеливых усилий еще потребуется для того,

чтобы мы были в состоянии, не боясь серьезных ошибок, подвести итог

средневековой мысли. Однако нам представляется, что уже сейчас собранные

отовсюду произведения той эпохи позволяют окончательно отбросить некоторые

заблуждения, которые долгое время рассматривались как очевидные истины.

Прежде всего ложным оказалось утверждение, что средние века можно

определить просто как эпоху интеллектуального поглощения и усвоения, все

усилия которого были нацелены на обнаружение капитала, собранного

античностью. Разумеется — и факты постоянно напоминают об этом, — нельзя

понять и даже представить себе средневеко-

571

3. Итоги средневековой мысли

вую философию без философии древнегреческой. Аристотель, Платон и

неоплатоники воспитывали и перевоспитывали человеческое мышление. Каждое

обнаружение их произведений и каждый перевод, который делался с него, были

равнозначны для людей средних веков открытию нового мира. Так что

средневековая философия, предполагающая прежде всего хотя бы начальное

усвоение греческой философии, сама была чем-то другим и гораздо большим.

Первое, что принадлежит только ей в собственном смысле и что многие

стремятся не столько оспорить, сколько упрекнуть за него средневековье, —

это формирование схоластики, самой совершенной разновидностью которой

является томизм. Начиная с истоков патристики и до конца XIV столетия

история христианской мысли — это история непрерывных усилий показать

согласие естественного разума и веры там, где оно существует, и добиться

его там, где оно отсутствует. Вера и разум — две темы, на которых будет

строиться вся история средневековой мысли, — были даны изначально и без

возражений принимались всеми средневековыми философами от Скота Эриугены

до св. Фомы. С самого начала догмат устанавливался как факт, и разум

вставал перед ним как сила, с которой ему придется считаться. Под разумом

понималась тогда только аристотелевская диалектика в той ее части, которая

была обнаружена, а порой даже просто грамматика, ибо попытка Скота

Эриугены породила больше противников метафизического умозрения спекуляции,

чем его подражателей. Только два решения считались тогда возможными: или

радикальное разделение, или полное слияние этих двух способов познания и

тех знаний, которыми мы им обязаны. Либо нужно держаться Откровения, и

тогда ничто не обязывает нас искать чего-то другого, ибо важно только

спасение, а Откровение содержит все необходимое для него, — либо нужно

допустить, что две сферы познания накладываются одна на другую и всегда

можно в конечном счете прийти к

пониманию того, во что веруешь. В самом деле и вопреки упорству

направления, постоянно враждебного философии, именно второе решение, как

казалось, все более увлекало мыслителей по мере приближения XIII века. У

св. Ансельма, так же как у Абеляра, доверие к эффективности и

благотворности рационального исследования проявляется без всяких

ограничений; они не обнаруживают никакого несоответствия, но, напротив,

видят только преимущества в том, чтобы позволить разуму глубоко вникать во

все тайны веры и обосновывать их. И только в начале XIII века начали

понимать, что разум проявляет себя как нечто большее, чем просто

абстрактный метод, — с тех пор, как арабский аристотелизм обнаружил

существенную способность давать мировоззрение, не совместимое с верой, и

указал на проблему соотношения веры и разума во всей ее сложности. С того

времени стало трудно и даже не очень желательно приносить разум в жертву

вере, но столь же невозможно было считать их соразмерными; ясно, что

разум, предоставленный самому себе, не придет никуда, кроме как к догмату,

или по крайней мере не уйдет слишком далеко. Итак, для людей XIII века

аристотелизм имел ценность решающего эксперимента; но если оказалось

невозможным ни изолировать разум от веры, ни смешивать их, то нужно было

их различать и согласовать одно с другим — согласовать разум и веру. Из

подобных усилий родились великие схоластические синтезы.

На первый взгляд кажется, что схоластическая философия несет

ответственность за длительное подчинение разума задаче, которая не

является его задачей. По крайней мере, внешне ограниченный рационализм

Альберта Великого или св. Фомы является отступлением от более наивной, но

более откровенной позиции предшествующих веков. Однако будем осторожны,

так как это только «внешне». Если св. Ансельм и Петр Абеляр не привнесли

никаких ограничений в использование слова «разум», то это произошло не

столько из-за глубокого осозна-