Глава X. Возвращение светской лит-ры и итоги философии средних веков 562

aeternum Verbum loquitur, a multis opinionibus expeditur»*. Co всех сторон

— ибо эти свидетельства можно приумножить — приходят доказательства, что

враждебность духовных лиц по отношению к схоластической философии не

складывала оружия на протяжении всго XIV века, и тем самым было

значительно облегчено возвращение красноречия.

Когда ищут, каковы были в Париже источники того, что называют гуманизмом

или даже предгуманизмом, этими терминами обычно обозначают движение,

аналогичное тому, которое мы только что наблюдали в Италии. Так ставить

проблему—значит просто спрашивать, в какой момент влияние Петрарки и его

учеников начало проникать во Францию. Тогда естественно ее разрешить,

отождествив дату начала этого влияния со временем второй поездки Петрарки

в Париж в 1361 г. С другой стороны, мы знаем, что, прибыв в Париж,

Петрарка уже нашел там нескольких почитателей античности. Во всяком

случае, из письма самого Петрарки видно, что он там близко общался с

Петром Берсюиром (ок. 1290—1362), о котором он говорит с уважением. Но

Берсюир умрет в следующем году: к этому времени он уже написал множество

сочинений. Верно, что отношения Берсюира и Петрарки уходят далеко в

прошлое. В одном из писем, рассказывая о людях, которые иногда совершали

поездки из Авиньона в Воклюз, чтобы навестить одинокого Петрарку, он среди

прочих называет одно имя: Пьер из Пуатье, именуемый Berchorius, vir

insignis pietate et litteris**. Но поскольку к этому времени Петрарка

уважал эрудицию Берсюира, значит, последний не обязан ею Петрарке.

Впрочем, достаточно открыть сочинения Берсюира, чтобы согласиться, что он

действительно ничем не обязан Петрарке, так как его эрудиция обитала как

бы в сфере совсем другого духа.

Сначала Корделье, как верно утверждает аббат де Сад (что бы он ни говорил

дальше), затем Бенедиктин из аббатства Майзе указывают, что Берсюир

находился при авиньонс-

ком дворе по крайней мере с 1328 по 1340 г. в качестве секретаря кардинала

Петра де Пре. Благодаря своему провинциальному происхождению и

интеллектуальным склонностям он полностью избежал влияния Парижского

университета. Его культура — это культура образованного монаха в

средневековом аббатстве, верном традициям прошлого и не затронутом

теологическими революциями в Париже; и сам он занимался не Аристотелем, а

Священным Писанием: «Я работал прежде и дольше всего, изучая четыре раза

текст Библии, и чтобы уметь цитировать ее, не пользуясь симфониями, я с

предельной точностью представлял себе описанные в ней образы, истории и

авторитеты». Результат этих усилий — книга «Вос-тановление морали»

(«Reductorium morale») — не имеет ничего общего с тем, что называют

гуманизмом. Как указывает заглавие, целью этого труда является

представление всего сущего в нравственных категориях, то есть рассмотрение

в каждом объекте только того, из чего можно извлечь нравственные уроки:

сначала — Бог, который «морализи-рован», как все остальное, затем —

ангелы, демоны, человек, животные, растения, минералы, элементы и так — до

элементарных свойств объектов. Поразительно, сколько нравственного Берсюир

смог извлечь из отдельного человека. Он извлек определенную мораль из

ребер, мочевого пузыря, мочи, детородных органов и матки. Возражать

бесполезно: мы целиком находимся во власти древней средневековой традиции,

наделяющей моралью камни, животных и птиц, традиции Рабата Мавра и

Александра Неккама. Впрочем, Берсюир не скрывает своих источников — это

или источники древних энциклопедий, или сами энциклопедии. Он опоздал на

сто лет по сравнению с Альбертом Великим: узнав, что Пегас — это образ

тиранов, он утверждает, что эти крылатые кони живут в Эфиопии. А какая

латынь! Берсюир без зазрения совести утверждает, что написал свою книгу

«ad finem scilicet quod ad omne propositum possit homo proprietates rerum

563

2. Возвращение литературы во Франции

addiscere, et moralizatas, expositas et applicatas ad omne quod voluerit,

invenire»*. Безусловно, в этой энциклопедии нашлось место и для античных

поэтов, но только для того, чтобы их тоже «морализировать», в том числе

Овидия, к вящей славе Господней и ради спасения душ. Тот, кто сравнит их

труды с объемистым трудом Берсюира, не станет ближе ни к Цицерону, ни даже

к Петрарке. Этот сборник, составленный как алфавитный словарь, содержит

ряд рассуждений на темы морали или, скорее, проповеди на все мыслимые или

воображаемые темы, где треножник Аполлона, трезубец Нептуна, три Парки и

трое адских Судей в равной степени являются символами Троицы. Если Берсюир

и привлек внимание историков, то, несомненно, своим французским переводом

Тита Ливия, начатым в 1352 г. по приказу короля Иоанна Доброго и

законченным, вероятно, до 1356 г. Как бы ни был важен этот факт сам по

себе, он прежде всего доказывает, что Иоанн Добрый не знал латыни. И нет

ничего нового в том, что было стремление иметь возможность читать Тита

Ливия. Однако не видно, впрочем, чтобы Петрарка переводил Цицерона на

итальянский для малообразованных людей своего времени; напротив, он

переводил на латынь итальянца Боккаччо. Всем своим творчеством Берсюир

принадлежит к огромной массе тех людей средневековья, которые читали

латинских авторов и наслаждались их стилем, но также и к тем, кто без

зазрения совести пользовался латынью как языком, остающимся живым, ни

минуты не думая подражать Цицерону. У них, безусловно, не было чувства,

будто они предают классиков, когда пишут на своей монастырской или

школьной латыни, — такое чувство, какое возникает у нас, когда мы пишем на

не совсем правильном французском. Это были два разных языка; но, говоря

точнее, то, что называют гуманизмом, возможно, начинается тогда, когда

вместо обычного использования латыни у себя на службе, как это делал

Берсюир, решаются, как Петрарка, служить ей.

Впрочем, вовсе не без причины историки французского «предгуманизма»

запомнили фигуру Петра Берсюира, ибо он был представителем кругов, где

изящная словесность искала защитников. Было бы заблуждением думать, что,

поскольку эти круги не были носителями схоластической культуры,

представляемая ими культура не была средневековой. Она принадлежала

средним векам так же, как схоластика, и в прошлом стояла намного выше.

Своим творчеством Берсюир продолжает в XIV веке творчество Иоанна (Жана)

Галльского: «Жемчужина ученых» («Margarita doctorum»), «Краткое слово о

мудрости, или о философии святых» («Breviloquium de sapientia sive de

philosophia sanctorum») и «Алфавит религиозной жизни» («Alphabetum vitae

religiosae») — эти трактаты, написанные в XIII веке, продолжали читать еще

долго, потому что первый и третий из них были напечатаны в Майнце в 1673

г., а «Полное собрание сочинений» Берсюира — в Кёльне в 1620 г. К тому

времени они уже давно представляли собой просто старые «eruditio»

библеиста или христианского проповедника, какие желал видеть св. Августин,

то есть христианский эквивалент «eruditio», которого требовал Цицерон для

подготовки «doctus orator»**. Если итальянский классицизм должен был

собрать воедино своих адептов во Франции, у него был шанс найти их прежде

всего среди теологов древней патристической культуры, на которых не

повлияла схоластика. Их «eruditio» утратило римское красноречие, которое

должно было помочь им в их главном служении, и естественно, что оно

объединило эту группу священников, как только последним удалось с ним

столкнуться. Берсюир прежде Петрарки — вот частица средневековой эрудиции,

вновь обретшей красноречие, утраченное со времен святых отцов. Понятно,

что эта группа страстно возжелала его тем желанием, которое не может не

стремиться к возвращению утраченного.

В настоящее время невозможно зафиксировать момент, когда активные

сообщники