Глава III. Каролингский расцвет: X век

170

трактатов «О природе богов», «О предвидении», «О судьбе», «О законах»,

перевода «Ти-мея», «Тускуланских бесед», «Катона Старшего» (или «О

старости»), а также трактатов «О дружбе», «Об обязанностях», «Об ораторе».

Кроме того, Хадоард использовал собрание текстов, известное под названием

«Изречения философов» («Sententiae philosiphoram») и составленное,

по-видимому, во Франции. В любопытной поэме, являющейся введением в этот

сборник, он выражает пожелание, чтобы после его смерти сборник уничтожили,

так как опасается, что, попав в плохие руки, он поощрит языческие

наклонности некоторых людей. Поскольку Хадоард умер, не озаботившись тем,

чтобы самому уничтожить свое произведение (что было бы весьма просто), то,

хотя не была исполнена его последняя воля, но, несомненно, осуществилось

его тайное желание.

Мы уже говорили о центрах латинской культуры в монастырях св. Мартина в

Туре, Фуль-де, Сен-Галлене, Ферьере и Корби. Добавим к ним бенедиктинскую

школу в Оксерре, которая, кстати, свяжет нас с другими монастырскими и

кафедральными школами, игравшими важную роль в IX столетии. Эйрик

Оксеррс-кий (Гейрик из Оксерра, Heiric d' Auxerre; 841— 876), монах

бенедиктинского монастыря Сен-Жермен, в котором сохранился склеп, столь

живо напоминающий о той эпохе, сначала учился в Оксерре, потом в Ферьере

под руководством Сервата Лупа, а затем в Лане, где его учителем был

ирландец Илия, один из бойцов той «армии вторжения», о которой

рассказывается в прологе к его поэме «Жизнь св. Германа» («Vita sancti

Germani»). Эйрик и в самом деле был латинским поэтом, которому, помимо

прочего, мы обязаны сборником фрагментов из произведений классических

авторов и несколькими грамматическими комментариями. В качестве учителя

диалектики он оставил толкования на августиновский апокриф «Десять

категорий» («Categoriae decem»); ему также приписывают комментарии к

трактатам «О диалектике» Августина, «Об истолковании» Аристотеля и

«Исагог» Порфирия. «Десять категорий» Эйрик рассматривал не как

буквальный перевод, а как вольное переложение «Категорий» Аристотеля,

сделанное св. Августином. В толкованиях Эйрика легко угадывается влияние

Иоанна Скота Эриугены. Отрывок, опубликованный Орео, который, впрочем,

специально выбрал его для этой цели, показывает, что Эйрик воспринял

эриугеновс-кое понятие «природа», которое объединяет все, что есть и не

есть, включая то, что транс-цендирует чувственное познание, и Самого Бога.

Бытие он определяет так: это — всякая простая, неизменная, сотворенная

Богом сущность, например живое существо (то есть род «животное»), и все

простые элементы; наоборот, все, что состоит из четырех элементов,

распадается, гибнет и сами элементы растворяются в том, из чего они

происходят. Тем более любопытно заметить, что Эйрик решительно отвергает

реальность родов и видов. Должно быть, в комментариях Боэция он разглядел

самого Аристотеля, ибо для него конкретную реальность составляет частная

субстанция, а роды и виды обозначают не различные субстанции, а индивиды,

которые одни субстанциальны и входят в роды и виды. Возникает вопрос, как

этот эмпиризм согласуется по своему замыслу с эриугенизмом Эйрика? Но не

задается ли и он тем же вопросом? Во всяком случае очевидно, что Эйрик

интерпретирует универсалии как имена, которые позволяют мышлению,

загроможденному множеством индивидов, сводить их в термины, содержание

которых постепенно сужается, а объем расширяется: «лошадь» (вид),

«животное» (род), наконец «бытие», которое охватывает все.

Самым знаменитым из учеников Эйрика Оксеррского был Ремигий Оксеррский

(841— 908). Унаследовав кафедру своего учителя в Оксерре, он был затем

приглашен в Реймс и Париж — последовательность в карьере, непосредственно

отражающая значение этих школ в IX веке. Он оставил значительное наследие

в грамматике. Оно включает комментарии к грамматикам Доната, Присциана,

Фоки и Евтихия, а также к ряду поэтов, в особенности к Персию и Ювеналу. В

качестве теолога он написал толкования к Книге Бытия и к Псал-

171

3. От Эйрика Оксеррского до Герберта Орилъякского

мам—в ни* чувствуется влияние св. Амвросия (в «Hexaemeron»—Толковании на

«Шестоднев») и св. Августина; как философ он, возможно, был автором

малозначительного толкования «Диалектики» Псевдо-Августина (901—902),

кргорое когда-то Б. Орео приписал Эйрику, но П. Курсель (Courcelle)

недавно доказал авторство Ремигия; затем следует упомянуть комментарий к

Марциану Капелле, написанный в это же время, и наконец — комментарии к

«Opuscula» и «Утешению философией» Боэция. Орео уже отмечал, что в

комментариях Ремигия к «Диалектике» чувствуется влияние Иоанна Скота

Эриугены, а в комментариях к «Opuscula» Боэция оно настолько очевидно, что

некогда его считали произведением самого Эриугены, и лишь в результате

недавних исследований М. Каппюена (Cappuyens) было восстановлено подлинное

авторство. То же влияние проявилось в комментарии Ремигия к «Утешению

философией» Боэция, что стоило ему потери уважения современного историка:

«Это произведение престарелого ученого, не слишком умного, который меньше

озабочен тем, чтобы понять, интерпретировать и оценить текст Боэция,

нежели тем, чтобы снабдить его примечаниями исторического, филологического

и мифологического характера и продемонстрировать тем самым собственную

эрудицию» (П. Курсель). Эти качества обеспечили бы Ремигию карьеру в иные

времена, но не в средневековье. Тот же историк прежде всего упрекает его в

том, что он «придал христианский смысл всем мыслям Боэция» и часто

интерпретировал его через призму христианизированного платонизма Эриугены.

Но как бы ни истолковывать Боэция и как бы ни су-Дить Ремигия, влияние на

него Эриугены очевидно, что не помешало самому широкому распространению

его произведений в средние века. Платоновское учение об идеях в

определенной мере господствует в комментарии Ремигия к Марциану Капелле.

Отметим в этой связи, что вопреки суждениям многих вовсе не наивно

представлять умопостигаемый мир в виде сферы; автор просто интерпретирует

слово «sphaera» как символ умопостигаемого

мира: то есть идеи вечно пребывают в божественном сознании.

Ремигий Оксеррский умер в середине X века, в эпоху мощных социальных

волнений и интеллектуального упадка, во время которого результаты

каролингского расцвета были во многом сведены на нет и даже оказывались

под угрозой полного исчезновения. Франция разорена войнами, норманны

захватывают страну; им удается поднять уровень рек, в результате чего было

опустошено множество плодородных земель. Кажется, вернулось то трагическое

время, когда вторжение франков угрожало гибелью галло-римской цивилизации.

Исторические свидетельства становятся редкими, и какую сторону жизни той

эпохи ни изучать, всегда наталкиваешься на то, что историки порой называют

«дырой X столетия». В самом деле, кажется, что деятельность школ повсюду

затруднена, а философская мысль пребывает в полусонном состоянии за

стенами монастырей, особенно в конгрегации бенедиктинцев после клюнийской

реформы, начало которой совпадает с началом X века. Ратхеру Веронскому

(Rathere de Verone)*, Ноткеру Ла-беону, Одону Клюнийскому** в определенной

степени с переменным успехом удается сохранить традиции предшествующего

столетия; они оставили нам произведения на темы морали и диалектики, не

отличающиеся оригинальностью. Следует все же отметить монастырскую школу

Флери-сюр-Луар (ныне Сен-Бенуа-сюр-Луар) как место, где продолжала

процветать теологическая, философская и литературная культура. Во главе ее

стоял клю-нийский монах Аббон (ум. в 1004); помимо патристики, в ней

преподавали грамматику, диалектику и арифметику.

Имя Аббона заслуживает специального упоминания в силу того, что его

учебный курс, как и курс Герберта, отмечен прогрессом в преподавании

логики. В X веке Аристотель был известен лишь латинским переводом его

«Категорий» и «Об истолковании»; таким образом, на Западе не знали

остальных его трудов по логике, в частности обеих «Аналитик». По имеющимся

у нас сведениям представля-