Глава V. Философия в XII веке

234

так как они притязают на целомудрие и праведность; или от «catus» (кот),

потому что, по слухам, «они целуют зад кота, в виде которого, как они

считают, им является Люцифер». Отсюда Алан делает вывод, что их учение

представляется пережитком дуализма Мани. Существуют два начала вещей:

свет, который есть Бог, и тьма, которая есть Люцифер. От Бога происходят

духовные предметы — души и ангелы, от Люцифера — временные предметы.

Истинные последователи гностиков, эти еретики претендуют на подтверждение

своих принципов как авторитетом Писания, так и разумом. Алан отвергает их,

также опираясь на аргументы Писания и разума. Временной мир хорош, ибо Бог

сотворил его по своей благости, а по своей мудрости Он подчинил его

превратностям времени, дабы привести нас к его Творцу: всякая перемена

подводит к мысли о существовании неизменного, всякое движение внушает

мысль о существовании высшего покоя. Как сотворенный мир мог не быть

изменчивым?

Omne quod est genitum, tendit ad interitum*.

Платон и Боэций установили, что Бог, которого так же трудно найти, как и

рассказать о Нем должным образом, когда Он найден, поистине есть

единственное начало всего, даже демонов. Он создал и души, и поэтому

нельзя полагать, будто они суть падшие ангелы, брошенные в тела в

наказание за их грехи. Это заблуждение приводит к пифагорейскому учению о

переселении душ, которое не признаёт существенных различий между ангелами,

людьми и животными. Хотя и находясь во времени, плотское является благим.

Плоть не является дурной, ибо, впав в пороки и немощь, она тем не менее

остается Божьим творением: «поп tamen est caro mala, id est vitiosa, sed

vitiata, seu infirma, nee ideo minus est a Deo»**. Следовательно,

утверждение, будто распространение плоти есть распространение зла, ложно.

Некоторые из еретиков го-

ворят, что «необходимо любыми способами очиститься от того, что исходит от

злого начала, то есть от тела, и что поэтому нужно развратничать при

всяком удобном случае и любым образом, чтобы побыстрее освободиться от

злой природы». Отсюда — их осуждение брака как противоречащего

естественному закону, который требует, чтобы все было общим, и как

узаконивающего, помимо прочего, половые отношения, которые, как мы только

что видели, дурны сами по себе. На это Алан возражает, что половые

отношения не всегда греховны и что целью брака как раз и является очищение

их от греха. Устанавливая преграду перед блудом, брак ничуть не нарушает

естественный закон, а скорее возвышает его, ибо он извиняет грех

невоздержания тем, кто не может сохранить целомудрия. Известно, с какой

курьезной свободой подходил к догматике средневековый Запад, который

представляется нам насквозь пропитанным христианством. Отрицание

воскресения обосновывали отрицанием бессмертия души: «quia anima perit cum

corpore, sicut nostri temporis multi falsi Christiani, imo haeretici

dicunt***. И эти христиане знали Библию! В поддержку этого своего взгляда

они могли процитировать Соломона: «Участь сынов человеческих и участь

животных — участь одна» (Эккл. 3:19); или царя Давида: «...дыхание,

которое уходит и не возвращается» (Пс. 77:39). Они без труда обосновывали

подобные утверждения: если души животных бестелесны, как и души людей, то

почему они не бессмертны, как человеческие души? Или: если души животных

бестелесны, потому что способны чувствовать и представлять, но не

сотворены бессмертными, то и наши души не бессмертны. Алан выходит из

этого затруднения, различая в человеке два духа: разумный дух, бестелесный

и бессмертный, и физический, или природный, дух, способный воспринимать и

воображать, посредством которого душа соединяется с телом и который

погибает вместе с ним.

235

4. Алан Лиллъский и Николай Амъенский

Ученики Петра из Во (Пьера Вальдо) выражали менее спекулятивную тенденцию,

но в то же время весьма живучую, поскольку Церковь вальденсов

просуществовала до наших дней. Этот «философ без ума, пророк без

провидения, апостол вне служения», как говорил Алан о Петре из Во,

подвергал опасности сакраментальный порядок Церкви и ее священническую

структуру, бросал лозунг, который в свое время примет Реформация: «Isti

Waldenses asserunt neminem debere obedire alicui homini sed soli Deo»*. И

действительно, они считали, что священником делает скорее добродетель,

нежели таинство рукоположения (ординации). В противостоянии евреям следует

поддерживать догмат Троицы и божественность Мессии — Христа. Остается еще

Мухаммед, «cujus monstruosa vita, monstruosior secta, monstruosissimus

finis in gestis ejus manifeste reperituD>**. Монотеисты, такие, как

христиане, противники Троицы, такие, как евреи, сарацины, или, как их

обычно называют, язычники надеются получить после смерти материальное

блаженство, практикуют многоженство, верят, что какие-то омовения способны

смыть грехи, и упрекают христиан за их почитание изображений. Так, с конца

XII века христианство отдало себе отчет в существовании людей, которые в

следующем столетии станут его главными противниками, и уже направляло

против них все ресурсы библейской и философской аргументации, которыми

располагало. Алан Лилльский поступил еще лучше: он пересмотрел и словно

переплавил методы теологии, чтобы напасть на врага с наибольшими шансами

на успех.

Предприятие Алана находилось под влиянием воспоминаний об одном из его

великих предшественников, метод которого он заимствовал и развил. В начале

трактата «Каким образом субстанции могут быть благими в силу того, что они

существуют, не будучи субстанциальными благами» («Quomodo substantiae in

eo quod sint, bonae sint, cum non sint substantialia bona»** *) Боэций

говорит о своих «Гебдомадах» («ex

Hebdomadibus nostris») как о произведении, якобы написанном им, но в таких

темных выражениях, что совершенно нельзя быть уверенным в их смысле.

Поскольку этот трактат с несколько длинным заглавием был представлен как

изъяснение вопросов, обсуждавшихся в «Гебдомадах», то в средние века его

стали обычно называть «De Hebdomadibus». Каким бы привычным ни стало это

заглавие, оно оставалось таинственным. Объясняя метод, которому он

предпочел следовать, Боэций заявляет, как это обычно делается в трудах по

математике и даже по другим дисциплинам, что он вначале предложил термины

и правила, опираясь на которые затем доказывает то, что из них следует (Ut

igitur in mathematica fieri solet, caeterisque etiam disciplinis, proposui

terminos regulasque quibus cuncta quae sequuntur efficiam). He зная

греческого, Алан заключил отсюда, что слово «hebdomades» означает максимы,

или аксиомы, которые недоказуемы; однако теологи могут и даже обязаны,

исходя из ранее определенных терминов, дедуктивно строить идею о чем-то

более интересном, которую другие, пусть даже у них преобладает иной метод,

должны принимать и развивать дальше. Такой метод неприемлем для теологов,

стремящихся прежде всего исходить из данных веры и текстов Писания, но он

очень подходит для апологетических задач, какой и была задача Алана

Лилльского,— как раз потому, что он позволял себе идти навстречу вере

через последовательность строго связанных друг с другом аргументов.

Таково было главное устремление Алана Лилльского, нашедшее свое отражение

в его книге «О католической вере» («De fide catholica»). Речь для него шла

о том, чтобы, объяснив еретикам их заблуждения и не оставив им

возможностей для возражений, построить теологию как науку или, если

угодно, придать ей строгость, аналогичную другим наукам, то есть подчинить

ее требованиям их метода. А всякая наука основана на правилах как на своем

фундаменте. Не