Глава VIII. Философия в XIII веке

350

Знаменитое «Великое искусство» («Ars magna») Луллия — не что иное, как

изложение этого метода. Оно преимущественно состоит из таблиц, в которые

основополагающие понятия вписаны таким образом, что, комбинируя друг с

другом различные позиции на этих таблицах, можно механически получить все

комбинации понятий, соответствующие религиозным истинам. Само собой

разумеется, что когда этими таблицами пытаются воспользоваться сейчас, то

сталкиваются с огромными трудностями, и нельзя не задать вопроса, был ли

способен использовать их сам Луллий. Тем не менее в это приходится верить,

если веришь его собственным заявлениям; впрочем, в противном случае

невозможно понять настойчивость, с которой он рекомендует применять его

«Великое искусство» против заблуждений авер-роистов и мусульман.

Ощущение необходимости апологетического сочинения, предназначенного для

обращения неверующих, такое живое у Раймун-да Луллия, никоим образом не

является чисто личным и совершенно новым. Уже Рай-мунд Мартин в «Мече

веры» («Pugio fidei») и св. Фома в «Сумме против язычников» («Summa contra

gentiles») явно преследовали ту же цель. В особенности не забудем

вспомнить Николая из Амьена, чье «Искусство католической веры» («Ars

catholicae fidei») было описанием техники апологетического доказательства,

и — ближе по времени — «Большое сочинение» («Opus majus») Роджера Бэкона,

францисканца, как и Луллий, так же, как и он, пожираемого неутолимой

страстью апостольства, постоянно озабоченного завоеванием для Церкви мира

с помощью непобедимого могущества христианской Мудрости. Но при этом можно

сказать, что у Раймунда Луллия эта озабоченность порождает философское

учение, причем самые оригинальные его стороны. В самом деле, для того

чтобы убедить мусульман и аверроистов в их заблуждении, необходим метод —

но только один. В обоих случаях мы оказываемся перед одной и той же

проблемой, поскольку речь идет о язычниках. Мусульмане отрицают наше

Откровение, и аверроисты тоже не принимают его во внимание по

принципиальным соображениям. Философия и религия оказываются, таким

образом, разделенными непреодолимой пропастью, так как первая

аргументирует от имени разума, а вторая — с помощью положительного метода

(positiva consideratio), то есть исходя из свидетельств Откровения,

которые она сперва объявляет фактами и затем выводит из них следствия.

Априори очевидно, что должна быть возможность согласовать эти две науки.

Теология — мать и госпожа философии; поэтому между теологией и философией

должно установиться то же согласие, которое всегда есть между причиной и

следствием. Чтобы обнаружить их фундаментальную согласованность, нужно

исходить из начал, которые были бы общепризнанными. Рай-мунд Луллий

предлагает сведенный в общую таблицу перечень таких начал, являющихся

универсальными для всех наук, началами известными и самоочевидными, без

которых не могут существовать ни науки, ни философия. Вот эти начала:

добро, величина, вечность или длительность, сила, мудрость, воля,

добродетель, истина и слава; различие, согласованность, противоречивость,

начало, средство, цель, больше, равенство, меньше. Все существа или

постоянно заключены в эти начала, или развиваются в соответствии со своей

сущностью и природой. Раймунд Луллий добавляет к указанному перечню — ив

этом секрет «Великого искусства» — правила, позволяющие корректно сочетать

эти начала. Он даже изобрел вращающиеся изображения, которые облегчают

данный процесс. Все сочетания, допускаемые таблицей Луллия, в точности

соответствуют всем истинам и всем тайнам природы, которые человеческий

интеллект способен постичь в этой жизни*.

Правила, позволяющие определить допустимые сочетания начал, представляют

собой ряд весьма общих вопросов, применимых практически ко всему: из чего?

почему? сколько? какой? когда? где? — и других та-

351

2. От Александра Гэльского до Раймунда Лулли

кого же рода. Что касается операций, которые позволяют с помощью правил

привязать к началам отдельные вещи, то они предполагают наличие логических

и метафизических понятий; их Луллий относит, по всей видимости, к тому же

плану и в той же степени считает очевидными. В диалоге, где автор без

особого труда убеждает какого-то исключительно послушного Сократа,

греческий философ соглашается принять—как естественные и очевидные — ряд

высказываний, из которых немедленно следует доказательство троичности

Бога. Луллий рассматривает как правило изобретательства тот факт, что

человеческий интеллект может возвыситься над данными органов чувств и даже

исправить их. Он требует от Сократа признать также, что разум может с

Божьей помощью критиковать сам себя и порой распознать в себе реальность

божественного действия, результаты которого разум чувствует достаточно

хорошо, чтобы быть в состоянии его понять. Сократ охотно соглашается с

тем, что интеллект превосходит чувство и иногда даже трансцендирует сам

себя, признавая необходимость существования вещей, которые для него не

постижимы: «intellectus transcendit seipsum, intelligens aliqua esse

necessario quae non intelligit»*. Искусство Луллия заключается главным

образом в том, чтобы прежде согласовать начала, из которых обязательно

последуют желаемые для него выводы. Но технические средства, с помощью

которых он надеется добраться даже до невежд и убедить неверующих,

содержали в себе зародыш идеи с удивительной судьбой: вращающиеся рисунки,

где Луллий изобразил свои основополагающие понятия, являются первым опытом

в области «искусства комбинаторики», которое много позже мечтал создать

Лейбниц, упоминавший об этом своем средневековом предшественнике. Как в

новое время хотели построить универсальное общество, опираясь на один

только разум, а в средние века в основу такого общества полагали веру, так

же тогда рассчитывали поставить на службу науке это универсальное

искусство доказатель-

ства, которое средневековая мысль стремилась употребить на пользу веры.

Современный мир полон христианских идей, ставших безумными, говорил Г. К.

Честертон. Глубокая мысль, которую история никогда не устанет

подтверждать.

«Просвещенный доктор» («Doctor Illuminatus») оказал влияние и на другие

области, из которых по крайней мере одна заслуживает внимания историков.

Речь идет о древней христианской идее о том, что Бог открывается в двух

книгах — в Библии и Книге Мира. «Теофаническая» Вселенная Скота Эриугены,

«liber creaturaram»** Гиль-ома Оверньского и св. Бонавентуры, наконец весь

символизм «лапидариев» и «бести-ариев», в том числе тех, которые украшают

паперти наших соборов или сияют в их витражах, — все это свидетельства

доверия людей средневековья к прозрачности Вселенной, где мельчайшее

существо есть живое указание на присутствие Бога. Францисканскому монаху

Луллию не надо было далеко ходить, чтобы этому научиться: св. Франциск

Ассизский и св. Бонавентура привыкли жить именно в такой Вселенной.

Вспомним слова св. Бонавентуры: «Creatura mundi est quasi, quidam liber in

quo legitur Trinitas fabricatrix»*** — и сравним с ними другие слова, в

которых, говоря о самом себе, Луллий описывает нам просвещение

(просветление), ниспосланное ему однажды, когда он пребывал в одиночестве

на горе Ранда: «Кажется, что ему дан свет для различения в божественных

совершенствах некоторых их свойств и взаимосвязей в соответствии с

отношениями, установившимися между ними... С помощью того же света он

познал, что общее бытие творения есть не что иное, как имитация Бога

(eodem lumine, cognovit totum esse creaturae nihil aliud esse quam

imitationem Dei)». Просвещение у Doctor Illuminatus и просвещение, которое

получил Doctor Seraphicus (Серафический доктор), явно совпадают. Отсюда

видно, как оно стало основанием всего творчества Луллия: «Великое

искусство» («Ars magna») воз-