Глава IX. Философия в XIV веке

508

эти доктрины показывают, что средневековые мыслители не нуждались в помощи

извне, чтобы освободиться от влияния Аристотеля. Все доводы, которыми

объясняют тот факт, что это произошло в XVI веке, отступают перед другим

фактом: уже в XIV веке аристотелизм был осужден и приговорен. Начиная с

Уильяма Оккама эмансипация философской мысли стала полной; вместе с

Николаем из Отрекура она сама это полностью осознала. Вся философия

Аристотеля основана на том, что существуют субстанции и что мы их познаём.

Поскольку это фундаментальное положение оказалось ложным, обнаружилось,

«что во всей натуральной философии и во всей метафизике Аристотеля нет и

двух надежных умозаключений, а может быть, нет ни одного». Целебным

средством от этой нищеты философии стал поворот от неразрешимых вопросов к

опыту, и именно в этом ясно обнаруживается для нас подлинный смысл

описанной доктрины. Как и все позитивные и критические умы, в какую бы

эпоху они ни жили, Николай из Отрекура хотел ограничить познание ради

того, чтобы лучше его обосновать. О его скептицизме говорили так, как если

бы одним из преобладающих его стремлений не было стремление этого

избежать. Объявив вслед за Оккамом интуитивное знание, то есть

непосредственный опыт, источником всего достоверного, он убежден по

крайней мере, что есть малое количество знаний, которые не может

поколебать никакое сомнение. Если согласиться с тем, что опыт и только

опыт позволяет нам открыть существование вещей, то во всяком случае можно

быть уверенным в существовании объектов, воспринимаемых пятью органами

чувств, и нашими психическими состояниями. Если нет желания утверждать,

что то, что мы видим, есть, а того, что не существует, мы не видим, то от

этого не станешь более убежденным ни в существовании внешнего мира, ни в

существовании самого себя. И в конце концов придешь к скептицизму

академиков. «Именно для того чтобы избежать подобно-

го абсурда, — заключает Николай из Отрекура, — на моих диспутах в Сорбонне

я утверждал, что со всей очевидностью убежден в существовамии объектов,

подтверждаемых пятью органами чувств и моими психическими действиями».

Таким образом, экспериментализм — единственное надежное убежище от

скептицизма, а противоположная позиция как раз приводит к нему. Как можно

утверждать несомненность выводов, столь же сокрытых, как существование

перводвигателя, и других положений того же рода, сомневаясь в первичных

фактических истинах, которые из всех наиболее достоверны? Это происходит

потому, что отворачиваются от вещей, дабы довериться книгам. Конечно,

достоверность, касающаяся природных явлений, которой мы можем достичь, —

очень мала, но люди могли бы быстро овладеть этим малым количеством

знаний, если бы они прилагали свой разум для понимания вещей, вместо того

чтобы прилагать его к пониманию Аристотеля и Аверроэса («ilia tamen modica

certitudo potest in brevi haberi tempore, si homines convertant

intellectum suum ad res, et non ad intellectum Aristotelis et

Commen-tatoris»*). «А поскольку на познание вещей, если исходить из их

природных явлений, могло бы потребоваться немного времени, удивительно,

что некоторые люди изучают труды Аристотеля и Аверроэса вплоть до весьма

преклонных лет, отвернувшись ради исследования этой логики от нравственных

вопросов и от заботы об общественном благе. А если некий друг истины

придет к трубачу, чтобы зазвучала труба, способная пробудить этих сонных

мух, они возмущаются и, так сказать, берутся за оружие, чтобы завязать с

ним смертельный бой». Это не только одна из излюбленных тем XVI века —

даже ее тональность слышится порой в текстах Николая из Отрекура.

Подобная доктрина лучше всего показывает, насколько далеко могут

расходиться между собой произведения, которые обычно связывают с влиянием

Оккама. Николай

509

4. Оккамистское движение

из Отрекура выдвинул положения, которые напрасно искать в сочинениях

«Venerabilis inceptor»*, ничто не позволяет думать, что он признавал его

взгляды, не предложив собственных идей. Не очевидно даже, что он развивал

философию Оккама, так как нет доказательств, что труд Николая из Отрекура,

— по крайней мере то немногое, что есть,—не появился бы, если бы не

существовало произведений Оккама**. Это замечание касается и других

доктрин, пока еще малоизвестных, которые связывают с именем Оккама, чьи

идеи они действительно напоминают в некоторых пунктах и, вполне возможно,

иногда были ими вдохновлены. Но они, может быть, ненароком опирались на

них — поэтому что представители этих доктрин обнаружили, что движутся

сообща и могут помочь друг другу в пути. Дух семьи придает им то, что все

они способствовали — сознательно или нет — разложению аристотелевской

концепции природы и мира, подвергая ее двойному испытанию: радикальным

эмпиризмом и априорной критикой, а единственным правилом этого испытания

является принцип тождества. Поскольку Аристотель не вывел априори свое

учение из принципа Парменида***, оно не могло выдержать этого испытания.

Поэтому видно, как оно рассыпается под доводами их критиков, но после того

как двойное испытание разрушило аристотелизм, каждый ступил на одну из

множества свободных дорог, которые были теперь предоставлены ему на выбор.

Жан из Миркура, как представляется, хорошо чувствовал себя в универсуме

субстанций, лишенных акциденций; Николай из Отрекура считал, что

Аристотель никогда не доказывал существования своих пресловутых

субстанций, и сам пустился в авантюру обновленного атомизма Демокрита,

включая туда закон вечного возвращения. Из цитат, одна из которых

принадлежит Оре-му (ум. в 1382), известно о существовании «Комментария к

Сентенциям», написанного неким Ричардом Биллингемом (Bil-lingham),

который, как кажется, расположил

субстанции в порядке вероятности их существования. Для этого ему было

достаточно опереться на признаваемый Аристотелем факт, что мы приходим к

субстанциям только через акциденции. Если это так, заключает Биллингем, то

мы вообще не придем к какой-либо субстанции и, следовательно, не имеем

никаких оснований утверждать, что она существует. Но то, что верно для

субстанции, называемой чувственно воспринимаемой, тем более верно для этих

отдельных субстанций, относительно которых все согласны, что мы вовсе не

знаем их на опыте. Согласно Биллингему, «пес plus sentitur substantia quam

motor coeli»****, — пишет Орем, — и добавляет, уже во множественном числе,

как о группе: «Et ideo dicunt quod non est simpliciter evidens aliquam

substantiam esse, immo solum probabile»*****. Вот тот сенсуалистский

эмпиризм, о котором ничего не было бы известно, если бы всё приписывали

влиянию Оккама. Францисканец Петр Бринкель (Brinkel), которого цитируют

Петр из Кандии и Иоанн Базельский, епископ Ломбеза****** в 1389 г.,

представляет собой еще более поучительный случай. Так, он оставил нам

«Логику», где его учение о суппозиции отнюдь не совпадает с учением Оккама

о суппозиции (К. Михальс-ки). Там он тем не менее утверждает, что

существование Бога недоказуемо, если исходить из результатов Его действий,

так как невозможно от конечных результатов заключать о бесконечной

причине. Эту настойчивую ориентированность на бесконечность Бога можно бы

так же — если не лучше — объяснить, если предположить, что Бринкель

продолжает здесь критику Дунса Скота, развиваемую в «Теоремах», а не

сближается с оккамизмом. Прогресс истории, безусловно, состоит скорее в

различении критических философий XIV века в разнообразии их мотивов,

нежели в объединении их в группы на основе тождества делаемых ими выводов.

В Парижском университете терминистское движение, по всей вероятности,

возглавлял Жан (Иоанн) Буридан (Buridan) из Бетюна,