Глава VII. Греч, и араб, влияния в XIII в. И основание университетов

286

Тем не менее и эти первые переводы сыграли свою роль. Герард Кремонский

(1114— 1187) перевел тем же методом с арабского «Вторую аналитику» с

комментарием Феми-стия, «О естественном слухе» («De naturali auditu»; это

— «Физика»), «О небе и мире» («De caelo et mundo»), «О возникновении и

уничтожении» («De generatione et corrup-tione») и «Метеоры»* (кн. I—III).

Мы обязаны ему также — ив дальнейшем поймем важность этого обстоятельства

— латинским переводом «Книги о причинах» («Liber de

Causis»)—неоплатонической компиляции фрагментов из «Первооснов теологии»

Прокла, которую долгое время считали произведением Аристотеля. В средние

века эту книгу часто цитировали под заглавием «Книга Аристотеля об

изъяснении чистой доброты» («Liber Aristotelis de expositione bonitatis

purae» или короче — «Liber bonitatis purae»). Следует упомянуть также об

англичанине Альфреде из Сареше-ла (Alfred of Sareshel, Alfredus

Anglicus)**, толедском переводчике научных трудов, ошибочно приписанных

Аристотелю, и его соотечественнике Даниэле из Морли (Daniel of Morley)***.

В Толедо были также выполнены переводы оригинальных произведений арабских

и еврейских философов, и непосредственное влияние этого факта на западную

мысль было наиболее глубоким. «Логику» Авиценны перевел Иоанн Испанский;

«Физику» («Sufficientia»), «О небе и мире», трактат о душе («Liber sextus

naturalium») и «Метафизику»—Доминик Гундиссалин, которому помогали Иоанн

Испанский и еврей Соломон; ими же выполнены латинские переводы «Логики»,

«Физики» и «Метафизики» Газали (Альгазеля) и «Источника жизни» Гебироля

(Авенцеброля). Иоанн Испанский перевел также книгу «О различии духа и

души» («De differentia spiritus et animae»), которую ее средневековые

читатели приписывали сирийскому врачу Коста бен Лука (Констабулину), но ее

подлинность не вполне очевидна; Герард Кремонский выполнил переводы

нескольких трактатов аль-Кинди,

в частности «Об интеллекте» («De intellectu») и «О пяти сущностях» («De

quinque essentiis»), и, возможно, «Об интеллекте» аль-Фараби. Это

множество переводов оказало на мысль следующего века глубокое, длительное

и относительно однородное влияние. Главное, что получил от этих переводов

Запад, — это Аристотель в переложении арабов, то есть Аристотель сильно

«неопла-тонизированный», и даже, как в случае «Книги о причинах», — почти

чистый неоплатонизм Прокла и Плотина.

Заимствованные, как мы говорили, из «Первооснов теологии» Прокла, тридцать

два положения, образующие «Книгу о причинах», сильно подействовали на

философов и теологов XIII века. В этом сочинении отсутствует

систематический план и лишь в иерархическом порядке излагаются причины

начиная с первой. Причина всех остальных и даже сама их причинность, эта

первопричина предшествует вечности, ибо предшествует самому бытию, а

следовательно, и всему умопостигаемому. Она неопределима, но ее называют

Благом, так как она — первое, что плодоносит, от которого и происходит все

остальное, и Единым, так как она — единственная причина, пребывающая над

бытием и формами. В этом качестве первопричина принципиально отличается от

всего остального, ибо все, что не есть она, множественно, а следовательно,

не есть Единое. Бытие возникло только вместе с первой причиной. Вот,

кстати, почему говорят, что первым из сотворенных вещей является бытие.

Это первобытие — чистая интеллигенция; следовательно, оно просто, но не

есть Единое, потому что содержит в своей простоте целостность

умопостигаемых форм. Заметим, что в этом учении нашли мощную поддержку

сторонники положения о сотворенных идеях, понимаемых как не совечные Богу.

В самом деле, здесь Единое пребывает до вечности, тогда как идеи возникают

одновременно с бытием и после Единого. Умопостигаемая плодовитость первой

интеллигенции выражается утверждением, что она

287

1. Греческое и арабское влияни

наполнена формами. То, что верно для первой интеллигенции, верно и для

всех прочих, причиной которых она является: «omnis intelligentia plena est

formis»*. Формы, причиной которых являются первые интеллигенции, порождают

в свою очередь души, в том числе человеческую, — умопостигаемое

(сверхчувственное) невещественное бытие низшего порядка; оно, однако,

сохраняет присущее интеллигенциям преимущество непосредственно схватывать

свою собственную сущность путем мыслительного акта или понимания.

Способная познавать вечные вещи, поскольку она сама вечна, всякая

интеллигенция и всякая разумная душа, естественно, заключают в себе

чувственно воспринимаемые вещи, ибо наполнены их формами. Все сущее

зависит от Единого как от одной подлинно творческой причины, однако

проистекает из него посредством иерархии интеллигенции и умопостигаемых

(сверхчувственных) форм, которые являются причинами только в силу

причинности Единого и действие которых заключается не столько в творении в

собственном смысле слова, сколько в «информации»**.

Первым, кто подвергся подобному давлению неоплатонизма и не выдержал

удара, был один из главных толедских переводчиков — Гундиссалин.

Написанные им собственные произведения вполне отражают это. Его сочинение

«О разделении философии» («De divisione philosophiae») представляет собой

род введения в философию, где в классификации наук к средневековому

«квадривию» он — впервые на Западе — добавляет физику, психологию,

метафизику, политику и экономику, само существование которых открыл

Аристотель. Намного более важным является его трактат «О происхождении

мира» («De processione mundi»), в котором Гундиссалин предпринимает

попытку истолкования проблемы творения в христианском духе. Однако

представляет он ее как человек, который сам перевел «Источник жизни»

Гебироля и «Метафизику» Авиценны. От последнего он почерпнул вдох-

новение и для написания трактата «О бессмертии души» («De immortalitate

animae»), который не преминул приписать себе Гиль-ом из Оверни.

Разнообразные платоновские веяния чувствуются в самой композиции его книги

«О единстве» («De unitate»), которую почти тотчас приписали Боэцию, среди

произведений которого ее публиковали вплоть до нынешнего века.

Собственное творчество Гундиссалина является ценным свидетельством первой

реакции христиан на контакты с арабской и еврейской философией до

Аверроэса. Открывшийся им мир был одновременно новым и знакомым. Они не

предвидели его строения, но обладали ключом к нему. Хал-кидий, Боэций,

Дионисий, Эриугена, Теодо-рик Шартрский, Гильберт Порретанский клали в

основу своих положений те же платоновские начала, что господствовали в

космогониях, существование которых открылось им из их собственных

переводов. В этом отношении поучительна сама ошибка, вследствие которой

трактат «О единстве» Гундиссалина стали считать произведением Боэция. Это

была фактическая ошибка, поскольку в трактате упоминается Гебироль, но с

философской точки зрения это вовсе не абсурдно, ибо формулировки, которыми

руководствовался Гундиссалин, восходят к Боэцию, а через Боэция — к

Плотину, от которого Гебироль и Авиценна шли своими собственными путями:

«Unitas estquaunaquaeque res una est, et est id quod est»* * *; или:

«quidquid est ideo est quia unum est»****; и еще: «omnis esse ex forma

est»*****. Есть немало утверждений, общих для всех видов платонизма,

христианских и прочих, которые только дожидались арабских космогонии,

чтобы завладеть ими как собственным имуществом и ассимилировать.

Высказывалось предложение — и, как кажется, не без успеха—называть

доктриналь-ные позиции такого рода «теологическим комплексом». Ибо были и

другие позиции, и возможно, что прогресс в истории идей в средние века

отныне состоял отчасти в их