Глава II. Латинские отцы и философи

74

anima)*. Проблему исключительного права христиан на толкование Писания он

решает скорее как юрист, нежели как философ. Согласно римскому праву

всякое лицо, пользовавшееся имуществом достаточно длительное время, может

рассматриваться как законный собственник. Если кто-то оспорит у него право

на эту собственность, он может защититься, сославшись на право давности

владения: longae praescriptionis possessio. Применяя этот принцип к

Священному Писанию, Тер-туллиан «отказывает в иске» гностикам на право его

толкования. С самого начала принятое и комментируемое христианами, оно

принадлежит им в полном соответствии с законом; если гностики претендуют

на его использование, то, согласно принципу давности, их можно объявить

исключенной стороной. Таким образом, Тертуллиан сразу свел всю проблему к

традиции. Эти энергичные аргументы очень характерны для его манеры,

отличающейся больше жесткостью и хитрой изворотливостью, чем подлинной

тонкостью. Христианская апологетика на латыни началась со своего Татиана.

В самом деле, Тертуллиан берет христианство как целое, которое налагается

на индивидов в виде простой веры. Каждый христианин должен принять веру

как таковую, не претендуя на какую-либо избирательность, а тем более на

суждение о ней. Следовательно, метафизические интерпретации гностиков

неприемлемы, хотя они и ссылаются на разум, или, вернее, именно поэтому.

Христианами становятся благодаря вере в слово Христа и ни во чье иное.

Повторим вместе со св. Павлом: «Но если бы даже мы, или Ангел с неба стал

благовествовать вам другое Евангелие, нежели то, что мы благовествовали,

да будет анафема» (Гал. 1:8)**. Итак, вера есть единственное и непреложное

правило (regula fidei), и этого достаточно.

Покончив, таким образом, с этим вопросом, Тертуллиан встает в решительную

оппозицию по отношению к философии. На нее он возлагает ответственность —

впрочем, не без определенной проницательнос-

ти — за умножение гностических сект. Подобно тому как Пророки — патриархи

христиан, философы — патриархи еретиков. Ни Платон, ни даже Сократ не

составляют исключения. Чтобы увидеть, насколько вера превосходит

философию, достаточно взглянуть в лицо фактам. Самый необразованный

христианин, если он обладает верой, — уже нашел Бога, рассуждает о его

природе и его творениях и без колебаний отвечает на любой вопрос на эту

тему, тогда как сам Платон заявлял, что нелегко обнаружить «Мастера

Вселенной», а обнаружив, познать его. Верно, что некоторые философы подчас

проповедуют учения, схожие с христианской верой, но это случайность. Как

матросы разбитых бурей кораблей иногда вслепую находят путь в гавань, так

и им в их слепоте порой улыбается счастье, но это отнюдь не пример для

подражания.

Антифилософский настрой Тертуллиана, развившийся в антирационализм,

породил его знаменитейшие формулы***. Нет ничего оригинального в

утверждении, что догмат Искупления не постижим разумом: св. Павел уже

сказал, что тайна Креста скандальна для иудеев и безумна для эллинской

мудрости (1 Кор. 1:18—25). Еще более заостряя эту мысль, Тертуллиан

прибегает к ораторским эффектам, отголосок которых слышится и поныне: «Сын

Божий был распят, и я не стыжусь этого, потому что этого нужно стыдиться.

И то, что Сын Божий умер, вполне достоверно, потому что это нелепо. И то,

что Он был погребен и воскрес, очевидно, потому что это невозможно»****.

Эти фразы из главы V его трактата «О плоти Христовой» звучат намеренно

провокационно. На них нельзя особенно настаивать, если вспомнить, что их

автор написал сборник упражнений по риторике, озаглавленный «О плаще» («De

pallio»). И все же следует признать, что эти фразы двусмысленны. Если

фразы «prorsus credibile quia ineptum est» или «certum quia impossibile

est» означают просто «нужно веровать, потому что вера относится только к

непостижимому и ее предмет очевиден

75

1. От апологетов до святого Амвроси

именно потому, что вера надежнее разума», то в этом случае Тертуллиан не

сказал ничего оригинального. Если же его двойное «quia» («потому что»)

понимать буквально, то фразы эти означают, что сама нелепость догмата

предполагает его принятие верой, а его невероятность служит гарантией

надежности. Думал ли так сам Тертуллиан? Он был вполне на это способен.

Если он хотел сказать именно это, то потомки не исказили его, резюмировав

его позицию в лапидарной формуле, которой он, однако, не писал: верую,

потому что абсурдно (credo quia absurdum). В таком виде мысль довольно

оригинальна, но трудно поверить, что даже оратор считал абсурд критерием

истины*.

Тертуллиан не любил философию — и она отплатила ему тем же. Всякий раз,

когда этот христианин действовал на ненавистной ему почве философии, она

направляла его по ложному пути, если, конечно, предположить, что он

намеревался мыслить по-христиански. Касаясь природы души, он высказывается

как материалист и думает как стоик. Душа для него — это тонкое разреженное

тело, подобное воздуху и имеющее три измерения. Она распространяется по

всему телу, форму которого принимает. Помимо прочего, это позволяет

сказать, что она является субстанцией, как все реальное и материальное:

«nihil enim, si non corpus»**. Из этого понятно, что душа может

воздействовать на тело, страдать от его акций и пользоваться пищей,

которую оно усваивает. Если кто-то возражает, что пищу Души составляет

мудрость и что сама она нематериальна, то Тертуллиан отвечает в своей

излюбленной манере: если бы это было так, то многие сразу же умерли бы от

голода.

В полном соответствии с подобной концепцией души Тертуллиан допускает, что

со времен Адама распространение душ в человеческом роде происходит путем

передачи их от родителей к детям в момент зачатия. Душа, таким образом, —

это тот внутренний человек, о котором говорит св. Павел и оболочкой для

которого служит внешний человек, или тело. Тем самым она формирует

человека как такового. Снабженная соответствующими органами, она обладает

зрением, слухом, а также интеллектом. Последний представляет собой лишь

внутреннюю диспозицию, которой присуща структура материальной субстанции

души. Поскольку душа —это как бы срезанный отросток души отца, то легко

объясняется наследуемость характера — ив хорошем, и в дурном. Так и

первородный грех передается от отцов к детям со времен Адама по мере того,

как распространялась и умножалась душа первого человека. Но человек

сотворен по образу Божию, и богоподобие тоже передается в результате

размножения. Оно существует и в нас; вот почему можно сказать, что в

некотором смысле душа каждого человека — это естественным образом

христианская душа: «anima naturaliter Christiana»***. Эта формула имела

большой успех, гораздо больший, чем сопровождавшее ее объяснение. В своем

трактате «О свидетельстве души» («De testimonio animae») Тертуллиан ищет

это «testimonium animae naturaliter christia-nae»****, анализируя

повседневный язык, в котором непроизвольные обращения к Богу

представляются ему доказательством смутного знания о бессмертии и конечной

цели, свойственного всякой душе с момента ее зарождения.

Поскольку все, что существует, — это тела, и поскольку Бог есть, то и Бог

есть тело. Разумеется, Он есть тончайшее и самое разреженное из всех тел.

Он также самое сияющее тело, до такой степени, что его сияние делает Его

не видимым для нас, но тем не менее, это — тело. Мы не в состоянии

представить Его себе в Его истинном виде, но мы знаем, что Он един, что Он

по природе есть Разум и что Разум в Нем един с Благом. Когда наступил

момент творения, Бог породил из Себя духовную субстанцию, которая есть

Слово. Эта субстанция, пребывая в Боге, как лучи пребывают в солнце, есть

Бог, как лучи солнца суть свет. Это — Бог от Бога, Свет от Света, который

изливается от Отца, не умаляя Его. Наоборот, Сло-