Глава X. Возвращение светской лит-ры и итоги философии средних веков 564

восстановили изучение античной классики внутри самого Парижского

университета, но актовая лекция (principium) Петра из Альи* о

«Сентенциях», датируемая 1375 г., убеждает нас, что к этой дате элоквенция

(красноречие) нашла сторонников среди парижских теологов. Эта лекция —

сгусток красноречия, умело преподнесенного, чтобы произвести должный

эффект: ораторское движение, сохраняемое от начала до конца, цитаты из

Вергилия, Иоанна из Анвилля и Алана Лилльского — все свидетельствует о

решении этого мэтра схоластического метода говорить в качестве оратора не

для того, чтобы доказать, но чтобы убедить. Вся лекция построена на ловких

ораторских ухищрениях. Чтобы привести своих слушателей на вершины, где

стоит престол теологии, прославлением которого является речь оратора, он в

своем воображении проходит последовательно, один за другим факультеты

университета — от самого низкого до самого высокого, начиная с факультета

искусств: «Primo ergo venio ad scholam Philosophorum»**. Тот, кого он там

встречает у входа, — это преподаватели наук о языке: «sermocinalium

scientiarum, grammaticae videlicet et logicae, rhetoricae et poeticae

artis doctores invenio»***. Такие преподаватели, какими их описывает Петр

из Альи, сначала обучают, само собой, по При-сциану, но также — те или

другие — «alii rhetorica Tulli blandimenta, alii poetica integumenta

Virgilii, nee solum ista, quinimo Ovidii praesentant fabulas»****; затем

следуют «Оды» Горация, «Сатиры» Ювенала, трагедии Сенеки, комедии

Теренция, наставления Саллюстия, «Декады» Тита Ливия, эпиграммы Марциала,

«Сатурналии» Макробия и бесчисленное количество сочинений менее значимых

авторов. Не забудем, что мы имеем дело с оратором. Пусть он опускает из

своей программы, сколько хочет; только трудно предположить, что Петр из

Альи мог так говорить об изучении в университете грамматики перед

магистрами всего университета, если ничего подобного не происходило. За-

метим, что он говорит не как новичок и что сам он стал магистром

ораторской техники совершенно иной, нежели техника схоластической

«quaestio disputata»; все это побуждает думать, что до 1375 г. это новое

положение вещей длилось уже значительное время.

Впрочем, изучение стиля principia, предшествующих принципам Петр из Альи,

быть может, таит в себе сюрпризы. Как бы то ни было, факт тот, что

теологическое произведение Жана Жерсона представляется в своей

совокупности свободным от схоластической техники и вновь обретшим

свободные формы патриотического красноречия. Жер-сон может написать

«quaestiones» и, если представится случай, комментировать, как очень

многие, «Сентенции», но «Проповеди», «Письма», «Трактаты» и «Небольшие

произведения» («Opuscula») являются сочинениями, где естественным образом

течет его теологическая мысль. Добавим, что даже в его трактатах нередки

приемы красноречия, что он пользуется ими, дабы говорить с гуманистами на

их собственном языке. Укажем еще на удаль и отвагу некоторых пассажей в

«Трактате против Романа о Розе» (1402), на диалог «Какого Сократа вводит и

постигает Платон» («Qualem Plato Socratem introducens tenuit»), «Сборник

молитв «Славься****** («Collectorium super Magnificat», 1426—1427) или

даже на умение создать своего рода теологический противовес «Утешению

философией» Боэция в «Утешении теологией» (1418), где сохранены все метры,

которыми пользовался Боэций. Это — маленький метрический подвиг; сколько

же тех, кто исключает Жерсона из истории гуманизма, были бы способны в

наше время повторить этот подвиг? Но у Жерсона речь идет не о литературном

вкусе — для него это все еще проблема вероучения. Как и у всякой научной

дисциплины, у теологии есть свой «modus significandi******* или, скорее, —

поскольку она есть царица наук, — теология может использовать modi

significandi всех наук, лишь бы она обращала их к своей собственной цели,

которая заключается в

565

2. Возвращение литературы во Франции

убеждении душ в истинности Священного Писания. А убеждение исходит

преимущественно из красноречия и настоятельно требует его, поэтому долг

представителя понимаемой таким образом теологии — быть красноречивым.

Итак, не нужно удивляться наличию в ту эпоху во французских кругах

теологов, чья манера толковать свою науку побуждает развивать красноречие

и читать древних авторов, о которых они учат. Один из них, Никола де

Клеманж (Clemangis, Clamanges, ум. в 1437)* даже прямо требовал почестей

за то, что возглавил это движение. Учась в Парижском университете, в

коллеже св. Жене-вьевы, лиценциат искусств, удостоенный этой степени в

апреле 1380 г., он получает затем степень бакалавра теологии, но по сугубо

личным причинам, связанным с его весьма углубленной религиозной жизнью, не

стремится к докторской степени. 16 ноября 1397 г. папа Бенедикт XIII

пригласил Кле-манжа в Авиньон на должность скриптора. Когда он принял это

предложение, ему было около 42 лет. Пребывание в Авиньоне (длившееся

десять лет) наступило слишком поздно, чтобы повлиять на литературные

пристрастия Клеманжа, — скорее, оно сказалось на его заботе о стиле. Один

инцидент, который произошел как раз в то самое время, проливает свет на

этот вопрос и еще на один, даже более важный.

В одном из своих «старческих писем» Петрарка утверждает, что бесполезно

искать поэтов и ораторов за пределами Италии («oratores et poetae extra

Italiam non quaerantur»). Кардинал Галеотто ди Пьетра-мала процитировал

этот текст в письме Кле-манжу, а последний познакомил с ним Жана де

Монтрея (ок. 1354—1418), который энергично запротестовал против такого

утверждения. Но Клеманж сам ответил Петрарке, ибо он глубоко восхищался им

и теперь почувствовал себя ущемленным. По сути Петрарка лишь утверждал,

что ораторское искусство и поэзию преподают в Италии больше, чем в других

странах; но Клеманж пи-

шет: «Я отвечаю, что и в других странах этому уделяется много времени. Я

сам видел, как преподают риторику Цицерона в Парижском университете: часто

на публичных лекциях и так же нередко — во время частных уроков (Vidi ego

in studio Parisiaco saepe Tullianam publice legi Rhetoricam, saepe etiam

privatim), иногда также преподают риторику Аристотеля (nonnunquam etiam

Aristotelicam) и самых крупных и лучших поэтов — Вергилия и Теренция

(poetaeque summi et optimi Virgilius atque Terentius illic etiam saepe

leguntur)». Эти слова полностью подтверждают сказанное в 1375 г. Петром из

Альи, поскольку Клеманж получил степень лиценциата искусств только в 1380

г. Именно тогда он впервые приобщился к литературе, в то время как его

взгляды сложились позднее. Во всяком случае Клеманж стремится подчеркнуть,

что он ничего не должен Италии. «Поверьте, — пишет он Пьетрамала, — я

никогда не видел ни вашей Болоньи, которую вы называете матерью учения, ни

Италии (Bononiam vestram... nunquam omnino vidi, nee Italiam)». Он сам —

живой пример того, что Петрарка ошибался и что можно научиться красноречию

в иных местах, помимо Италии. Родившийся и учившийся во Франции («me

Gallicis editum, alitum atque eruditum litteribus»)**, Клеманж обладал —

возможно, помимо каких-то прирожденных дарований — и другими качествами,

ставшими для него учителями: любовью к учению, к его применению на

практике, к упражнениям, к усидчивому и внимательному чтению и даже к

красноречию авторов. Кстати, это те самые учителя, которых в первую

очередь рекомендовал Августин в «De doctrina Christiana», и это — более

полезные методы, чем учение по предписаниям педагогического мастерства,

ибо высшая степень мастерства, достигаемого убеждением, заключается в том,

чтобы уметь скрыть мастерство убеждать. Безусловно, предписания полезны, и

Клеманж изучил их у Квинтилиана и Цицерона, но они больше пригодны для

чтения речей Цицерона, чем