Глава VII. Греч, и араб, влияния в XIII в. И основание университетов

310

¦

Демон трудится день и ночь, чтобы разрушить Парижский университет, вредит

преподаванию семи свободных искусств, этих помощников теологии, и сеет

пепел вместо света». Читайте самих писателей, советует он студентам;

избегайте таких слабых учебников, как «Doctrinale» Александра из Виль-дье

и «Graecismus» Эврарда из Бетюна—это все равно что под видом молока пить

яд: «Подобное заблуждение Парижского университета должно быть устранено,

пока еще есть время. Нужно принять закон, восстанавливающий в правах

древних писателей, которых предали забвению». Этот очевидец упадка

изучения классиков в XIII веке был провозвестником его воскрешения.

Еще громче подобное провозвестие прозвучало в любопытной поэме на

французском языке «Битва семи искусств» Генриха из Андели, которая,

по-видимому, была написана во второй четверти XIII века. Париж и Орлеан

расходятся относительно того, что следует преподавать. Париж выступает за

логику, он называет древних авторов «писаками» («autoriaux»), а орлеанских

священнослужителей — «буквоедами» («grammairiaux»). Орлеан считает их

«писателями», а диалектику именует «кто-как-лектикой» («quiqueliquique»).

В действительности «Логика держит в своих руках священнослужителей», а

Грамматика созывает войска. Она поднимает свое знамя и собирает силы близ

Орлеана. В ее рядах, помимо древних и современных грамматиков — Присциана,

Доната, Александра из Вильдье и Эврарда из Бетюна, — целая когорта

античных и средневековых поэтов: Гомер, Вергилий, Лукан, Стаций, Теренций,

Овидий, Гораций, Персии, Ювенал, Сенека, Марциал, Иоанн из Отвилля, Матье

Вандомский, Алан Лилльс-кий, Бернард Сильвестр. Генрих из Андели не видит

там только представителей одной группы древних писателей и одной —

современных: это та самая латинская поэзия, которая продолжается для него

без перерыва от Вергилия до XIII века. Со своей стороны, логика собирает

силы возле Монлери*. Во главе их стоит Пьерон (Пьер де Куртене), лейте-

нанты которого—Жан ле Паж (Иоанн Пагус), Пуэнлан де Гамаш и Николь

(Николай Парижский) — устанавливают на колесницу две боевые машины —

«триву» и «квадриву». Напрасно считали, что Генрих из Андели отстаивает

здесь дело «своих». Он сохраняет нейтралитет. В самом деле, грамматика

«тривия» перешла на сторону врага, о чем свидетельствуют стихи 93—98

поэмы:

«Et la gent Grammaire perverse Ront lessie Claudien et Perse, Deux molt

bons livres anciens, Les meillors aus gramairiens, Tuit font la

contralietez De la bone ancienetez»**.

Далее мы видим, что против Грамматики сражаются несколько перебежчиков,

среди которых — Боэций и Макробий; но, впрочем, они только следуют за

отвратительным предателем — Варварством. Этим именем обозначали третью

часть «Ars grammaticae» Доната («Donatus major»***). Варварство было

вполне предано Грамматике, однако уставом факультета искусств было

навязано его отдельное изучение. С тех пор оно обосновалось внутри Логики

и поэтому сражается за нее против Грамматики:

«Mes il maintenoit celle guerre, Qu'el pai's Logique avait terre»

(ст. 236—237)****.

Итак, мы присутствуем при восстании логизированной грамматики XIII века

против словесности. Но мы видим, что Генрих из Андели защищает не семь

свободных искусств в их совокупности, а только изучение древних писателей.

При каждом удобном случае он мечет стрелы в астрономию, арифметику и

геометрию, демонстрируя этим, что его интересует лишь старая грамматика.

Именно эту грамматику, грамматику Бернарда Шартрского, он имеет в виду,

когда противопоставляет ее — всего в одном стихе поэмы, которого коснулась

своим кры-

311

3. Изгнание изящной словесности

лом поэзия, — претенциозным искусствам, укрывшимся в замке Монлери:

«Et de се firent elles savoir Qu'els aiment les choses hautaines, Et

Gramaire aime les fontaines»

(ст. 314—315)*.

В результате двух сражений, шутовские перипетии которых красочно описывает

Генрих, Грамматика побеждена. Логика посылает парламентера с предложением

мира, но бедный парень не знает грамматики. Поэтому он не может

объясниться и, пристыженный, возвращается в Монлери, где, дабы утешить его

в том, что он не умеет как следует ходить, астрономия хочет научить его

летать. Чего вы хотите? Такова мода. Диалектику начинали учить, не

достигнув пятнадцати лет: «Логика — золото для детей» (ст. 411). Не будучи

в силах выгнать Логику из ее башни, откуда она совершает вылазки со своими

«Sophismata» и «Insolubilia»**, Грамматика оставляет поле битвы и

укрывается между Орлеаном и Блуа. Почему она направилась в Иль-де-Франс?

Она там никого не знает. Какие-то англичане и немцы еще немного

интересуются Грамматикой, но если бы ломбардцы с их рвением удержали ее,

они бы ее задушили. И все же не надо унывать! Все это временно:

«Dusqu'a XXX ans si se tendront Tant que noveles genz vendront, Qui

recorront a la Gramaire, Ainsi comme Ten soloit faire Quant fu nez Henri

d'Andeli»

(ст. 452—454)***.

Эта картина Парижского университета удивительно точна. Мы видим, что

классики здесь в загоне, что студенты факультета искусств интересуются

только философией («Et li arcien n'ont mes cure Lire fors livres de

nature», ст. 91—92), видим теологию, которую «Августин, Амвросий,

Григорий, Иероним,

Беда, Исидор» убеждают оставаться в стороне от борьбы, и единственного

человека, оставшегося верным словесности. Находясь в ссылке и мечтая,

чтобы о словесности вспомнили вновь, он рассчитывает на следующее

поколение. Генрих из Анд ели оказался неплохим пророком. Поколение,

которого он ожидал, появится не тридцать, а примерно семьдесят лет спустя

— в классе скромного грамматика из Карпантра, когда уши девятилетнего

мальчика по имени Петрарка услышат гармонию Цицерона.

ЛИТЕРАТУРА

Paetow L. J. The Arts Course at Medieval Universities with special

Reference to Grammar and Rhetoric. Champaign (Illinois, USA), 1910

(фундаментальный труд); Faral Edm. Les Arts Poetiques du XIIе et du XIIIе

siecle. P., 1924; Lehmann P. Pseudo-Antike Literatur des Mittelalters.

Leipzig, 1927; Baldwin Ch. Sears. Medieval Rhetoric and Poetic. N. Y.,

1928; Rand E. K. The Classics in the XIIIth Century // Speculum, 1929, p.

249—269 (весьма взвешенный анализ); Russel J. С, Hieronimus J. P. The

Shorter Latin Poems of Master Henry of Avranches relating to England.

Cambridge (Massachussets), 1935.

В области спекулятивной грамматики отправной точкой является кн.: Grabmann

M. Die Entwicklung der mittelalterlichen Sprachlogik // Mittelalterliches

Geistesleben. Munchen, 1926, Bde. 1—2; Bd. 1, S. 104—146; см. также:

Wallerand G. Les oeuvres de Siger de Courtrai. Louvain, 1913 (весьма

важное исследование); Thurot Ch. Notices et extraits de divers manuscrits

latins pour servir a l'histoire des doctrines grammaticales du moyen age.

P., 1868 (классический труд).

Жан (Иоанн) де Гарланд: Paetow L. J. The Morale scolarium of John de

Garlande. Berkeley (California), 1927.

Генрих из Андели (Анри д'Андели): Paetow L. J. The Battle of Seven Arts.

Berkeley (California), 1914 (анализ, французский текст и английский

перевод).

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Философия в XIII веке

XIII век — не только эпоха схоластической теологии в собственном смысле

слова, но также эпоха, когда разрабатывалась философия, которую позднее

назовут тем же именем; в XVI—XVII веках она станет основой философского

образования. Представ в завершенном виде, к примеру, в школьных учебниках

Толе (Tolet), Рубио (Rubio) и конимбрицианцев (Conimbricenses)*,

схоластическая философия поражает своим единообразием. С тех пор речь

пойдет о христианизированном аристотелизме и глубоко диалектическом

методе, бесплодность которых станут наперегонки обличать Фрэнсис Бэкон и

Декарт. Но XIII век был временем формирования схоластической философии, и

тогда, несмотря на однообразие языка, на котором она излагалась, — ибо

почти невозможно было отличить латынь переводов Аристотеля с арабских

текстов и с греческих —появились крайне разнообразные точки зрения

практически по всем вопросам. Начало этому идейному движению положило

преподавание на факультете искусств, где

у учителей не было иной задачи, кроме как комментировать или, как тогда

говорили, «прочитывать» перед своими учениками все известные трактаты

Аристотеля.

В условиях свободы устного преподавания тогда было произнесено

бесчисленное множество речей, и некоторые из них, быть может, оказали на

кое-какие великие умы решающее влияние, о котором мы никогда не узнаем. Из

письменных комментариев магистров искусств многие до сих пор не

опубликованы и довольно мало сколько-нибудь серьезно изучались. Невозможно

предвидеть, что даст их исследование и изменит ли оно нынешние взгляды на

историю идей в XIII веке. Оно, несомненно, их бы обогатило, но нельзя

забывать, что теологи тоже комментировали Аристотеля для своих собственных

нужд; поэтому невероятно, чтобы в результате досконального исследования

сохранившихся произведений магистров искусств той эпохи могли обнаружиться

комментарии Аристотеля, сравнимые — по своей чисто философской значимости

— с ком-

313

1. От Гилъома Овернъского до Генриха Гентского

ментариями таких теологов, как Роджер Бэкон, Альберт Великий, Фома

Аквинский и Дуне Скот, — если называть лишь некоторых среди самых крупных.

Причина этого проста. В той мере, в какой философия XIII века была чем-то

большим, чем простое толкование Аристотеля, она была его реинтер-претацией

христианами. Творческая искра возникала обычно от контакта, а иногда — от

столкновения греческой философии с христианским Откровением. Если

вследствие сочетания этих причин могла родиться философия в собственном

смысле, то изучение этого процесса, безусловно, представляет собой сложную

проблему и требует от философов очень много работы. Все, что может об этом

сказать история, так это то, что факт возможен, если он имел место.

1. ОТ ГИЛЬОМА ОВЕРНЬСКОГО

ДО ГЕНРИХА ГЕНТСКОГО

Усилия Гундиссалина, направленные на включение в преподавание недавно

открытых еврейской и арабской философий, четко выявили трудности этого

предприятия и тот риск, которому подвергалась при этом христианская вера.

Официальное предписание папы Григория IX парижским теологам от 7 июля 1228

г. преподавать теологию, очищенную от всякой мирской науки («sine fermento

mundanae scientiae») и лишенную всяких философских вымыслов («поп

adulterantes verbum Dei philosophorum figmentis»), практически нельзя было

выполнить в университетской среде, где эти «вымыслы» и в самом деле

изучались. Пойти назад и попросту вернуться к свободным искусствам

хотелось многим, но это оказалось невозможным. Поскольку ничто не могло

остановить порыва к изучению филосо-фиии, теологи не увидели ничего

лучшего, как взять его под свое руководство.

Первые усилия в этом направлении пока еще малоизвестны. Самые ранние из

них

относятся, по-видимому, к концу XII века. Это — «Глоссы» и «Комментарии к

«Сентенциям» Петра из Пуатье*, который с 1167 по 1205 г. преподавал

теологию в Париже и по крайней мере один раз намекнул на «Метафизику»

Аристотеля, и «Теологическая сумма» Симона из Турне (ум. ок. 1203),

который уже знал «Физику». Но это работы почти исключительно

теологического характера, где философские проблемы упоминаются лишь

мимоходом и довольно редко. Почти то же самое можно сказать и о трактате

«Золотая сумма» («Summa aurea») Ги-льома Оксеррского, умершего в 1231 г.,

некоторое времени спустя после того, как он был назначен Григорием IX в

комитет по исправлению трудов Аристотеля. Недавно проведенные исследования

обнаружили оригинальность его трактовки некоторых моральных проблем,

таких, как свобода воли, добродетель, естественное право (О. Лот-тен).

Другие исследования, проведенные над сочинением «Сумма о Благе» («Summa de

Bono») Филиппа Канцлера (ум. в 1236), до сих пор не изданным, показали,

что этому автору принадлежит честь написания первого трактата о

трансцендентальных свойствах бытия — едином, истинном и благом (А.

Пуийон). Так что в данном случае речь идет о типично философской

проблематике, которую Филипп рассматривает именно в таком качестве, но при

этом органично включает в сугубо теологическое произведение. Кстати, его

обращения к Аристотелю и арабским философам достаточно для того, чтобы

доказать, что с этого момента христианская теология больше не могла

избегать встречи с ними. Наконец, «Сумма о Благе» Филиппа вызывает живой

интерес как звено в громадной коллективной работе, которую представляли

собой в XIII веке «Суммы» и «Комментарии к Сентенциям». Их невозможно

рассматривать изолированно, все они связаны друг с другом тысячью

замысловатых секретов; проводимые эрудитами скрупулезные исследования

иногда позволяют найти разгадку некоторых из них.