Глава II. Латинские отцы и философи

78

просвещенный ум, окончательно освободившийся от язычества, в первую

очередь воспринимал от новой религии и, если так можно выразиться, какими

своими содержательными моментами она его привлекла. Эти моменты просты.

«Nihil sumus aliud Chris-tiani, — говорит Арнобий, — nisi magistro Christo

summi regis ac principis veneratores»*. Христос для него прежде всего

учитель, пришедший открыть людям истину о природе Бога и о культе, который

Ему следует воздавать. Бог — Владыка (Deum principem), Господь всего

сущего (rerum cunctarum quaecumque sunt dominum), Которого мы должны

почитать, призывать с благоговением, как бы обнимать всеми силами своего

существа и любить — вот какова была для Арнобия сущность этой религии,

которую он только начинал постигать, и удивлялся, как можно было считать

ее отвратительной. Христианство для него было прежде всего откровением

единобожия во Христе. Ведь принести людям знание о едином и единственном

Боге означало одновременно указать причину и дать окончательное объяснение

всему, что существует: небесным телам, элементам мира, одушевленным

существам, в том числе людям; это означало также рассказать им о природе

их душ и об их состоянии после смерти.

Более всего Арнобия поражает в этом откровении то, что оно преподает

человеку наглядный урок смирения. В трактате «Против язычников» немало

следов скептицизма или, правильнее было бы сказать, неоакадемизма. Эта

тенденция вполне объясняется личным опытом Арнобия. Неутомимый в обличении

нелепости языческих теологии, он, рассказывая о них, не может забыть, что

сам еще недавно считал их истинными. Это он, Арнобий, суеверно падал ниц

перед кусками дерева и камешками, смазанными елеем: «adulabar, adfabar et

beneflcia poscebam nihil sentiente de trunco»**, тогда как истина Христова

открылась ему в сияющей простоте. Кто же поколеблется назвать Его Богом? И

как человеку не смеяться над самим собой, ду-

мая о собственной глупости? Убедительный опыт для нашей гордыни. Высшее

благодеяние, которое Бог оказал людям, состоит в возвышении их от ложной

религии к истинной, а способ, каким Он это сделал, показывает нам, кто мы:

«animantia monstravit informia nos esse, vanis opinionibus fidere, nihil

comprehensum habere, nihil scire et quae nostros sita sunt ante oculos non

videre»***. To есть человек, по Арнобию, — это лишенное формы животное,

которое не видит того, что у него перед глазами. Здесь Арнобий первый

представитель той подлинно христианской семьи, из которой выйдут

впоследствии Монтень, Шаррон, Паскаль и некоторые другие. Это, если

угодно, скептики, но такие, чей скептицизм представляет собой не столько

утверждение силы разума, способного судить веру, сколько констатацию его

бессилия в познании, не столько претензию на могущество человека, сколько

признание его ничтожества. В этом случае мы в первую очередь имеем дело не

с эпистемологией, а с наблюдениями моралиста.

Заслуга Арнобия, по крайней мере, в том, что он наметил основные темы

апологии подобного рода. Первоочередной задачей всегда было указание

проблем, с которыми сталкивается всякий человеческий ум, и, однако, не

может отыскать их решения. Во II книге трактата «Против язычников» мы

находим длинный перечень подобных проблем. Эта тема обычно подводит к

другой, которая «подается на жаркое» во всякой аргументации: поскольку мы

ничего не знаем по существу этих вопросов, но верим во множество вещей, то

что странного или смешного в самом акте веры? Разве вся человеческая жизнь

не есть бесчисленное количество бесконечно повторяющихся актов веры? Вся

деятельность людей зависит от убеждения, что определенные события

обязательно произойдут, хотя рассудок не в состоянии этого доказать.

Путешественник верит, что он вернется домой; пахарь сеет, потому что

верит, что семена взойдут; больной доверяет врачу, потому что верит, что

тот способен изле-

79

1. От апологетов до святого Амвроси

чить его; философ, считающий, что все состоит из воды, верит, что Фалес

прав; другие верят тому, что говорили Платон, Аристотель, Хрисипп, Зенон,

Эпикур; и даже те, кто верит, что люди ничего не знают, по крайней мере в

этом пункте верят Аркесилаю и Карнеаду*. Отчего же христианам не верить в

то, что говорил Христос? «Vos Platoni, vos Cronio, vos Numenio vel cui

libuerit creditis: nos credimus et adquiescimus Christo"**. Вечные сила и

слабость этого аргумента заключаются в следующем: он доказывает, что

христиане — не единственные, кто во что-то верит; он даже доказывает, как

позднее отметит Монтень, что разнообразные человеческие верования не менее

удивительны, чем вера христиан; но на этом его положительное действие

заканчивается, и самое печальное то, что этот аргумент очень легко

развернуть в противоположную сторону.

Третья тема, свойственная тем, кого иногда называют «христианскими

скептиками», — это методичное уничижение человека и, соответственно,

возвышение животных. Арнобий часто пользуется этим приемом, и его

интересно рассмотреть по одной специфической причине. Нужно отметить

постоянные колебания, с которыми христианские мыслители принимали

аристотелевское определение души как формы организованного тела. Если

допустить это, то как объяснить бессмертие души? Вот почему многие

предпочитали вслед за Платоном учить, что душа есть сама по себе духовная

субстанция, одна из функций которой - одушевлять тела. Если Аристотель не

признавал бессмертия души, тогда как его учитель Платон признавал, то это

произошло потому, что аристотелевская дефиниция души исключает подобное

следствие, а платоновская предполагает. Некоторые из первых христианских

апологетов, по-видимому, были захвачены Другим аспектом проблемы. Они

хорошо понимали, что у Платона бессмертие души неразрывно связано с ее

предсуществовани-ем и что заявлять, будто духовная субстанция бессмертна

сама по себе, значить делать

из нее бога. Бессмысленно становиться христианином, чтобы тут же впасть в

многобожие. Поэтому Юстин, Татиан и другие энергично настаивали на том,

что душа бессмертна лишь по воле Бога и постольку, поскольку этого желает

Бог. Арнобий идет еще дальше, но им движет то же чувство. С его точки

зрения, те, кто считает, что души бессмертны по природе, видят в них

сущности, близкие Богу по достоинству, порожденные Им, божественные,

богатые врожденной мудростью и находящиеся вне соприкосновения с телом.

Таковы противники Арнобия, которых он вопрошает: «qui Deum vobis

adsciscitis patrem et cum eo contenditis immortalitatem habere vos

unam?»*** Именно для того чтобы сильнее их пристыдить, Арнобий с таким

жаром настаивает на том, что люди — не души, а животные. Они животные по

форме своего тела, способу размножения и питания. Конечно, они превосходят

других животных своим разумом, если способны им пользоваться. Но на самом

деле разум этот дает нам не так уж много. Животные так же, как и мы,

предусмотрительны, они, подобно нам, укрываются от холода, и когда

смотришь на их гнезда или берлоги, то невольно думаешь, что, если бы

природа дала им руки, они бы строили дома.

И все-таки предположим, что человек сумел достичь некоторого знания о

вещах и проявил некоторую изобретательность. Здесь нечем гордиться: «поп

sunt ista scientiae munera, sed pauperrimae necessitatis inven-ta»****.

Этим Арнобий хочет сказать, что волей-неволей человек был вынужден

постепенно приобретать необходимые познания, причем ценой длительных

усилий. Короче говоря, души людей не спустились в их тела с небес. Чтобы

наглядно доказать это, Арнобий прибегает к «мысленному эксперименту»,

которым потом воспользуются многие. Он предлагает вообразить ребенка,

который очень долго рос в одиночестве. Посмотрим на него во взрослом

состоянии, в двадцать, тридцать лет, в еще более старшем возрасте: что он

будет знать? Ничего. Но ведь если