Глава VIII. Философия в XIII веке

380

4. ОТ АЛЬБЕРТА ВЕЛИКОГО ДО ДИТРИХА ИЗ ФРЕЙБЕРГА

Принятие теологами перипатетизма было подлинной революцией в истории

западной мысли, и даже самая поверхностная рефлексия позволяет нам и

сегодня заметить ее последствия. Начиная с XIII века, сближение

аристотелизма с христианством стало таким тесным, что перипатетическая

философия, так сказать, приняла участие в придании догматике устойчивости

и незыблемости. Один набор понятий позволил выразить в едином синтезе все

то, во что обязывает нас верить Откровение, и все то, что способен понять

наш разум. Поэтому всякая философия, развивающаяся вне перипатетизма,

воспринимается как опасная для этого синтеза, и поэтому также он выжил на

протяжении шести веков при непрестанных попытках его заменить. Нельзя

понять прочности этого синтеза, если не помнить, каким требованиям он

должен был удовлетворять, чтобы обеспечить себе такую долгую жизнь.

Во-первых, требовалось, чтобы не подверглась каким-либо посягательствам

христианская вера. Это было достигнуто. Если с любого схоластического

теологического учения снять его философские покровы, то обнаружится

теология Никейского собора и христианского «Credo». Но греческие и

арабские философские доктрины говорили нечто иное. И они стали

компонентами этого синтеза, лишь подвергнувшись глубокой трансформации, и

это важно подчеркнуть, если не хочешь впасть в двойную ошибку: поверить,

что теологи XIII века только повторяли Аристотеля и что Аристотель уже в

IV веке до н. э. научил всему, о чем эти теологи заставляют его говорить

снова. На самом же деле XIII век — это эпоха, когда христианская мысль

окончательно осознала самые глубокие философские включения и впервые

сумела четко их сформулировать.

Выполнением этого капитального труда мы в первую очередь обязаны

сотрудничеству двух гениев, принадлежавших к Орде-

ну св. Доминика — св. Альберту Великому и св. Фоме Аквинскому. Полная

история этого события требует прежде всего детального изучения творчества

Альберта Великого. Удовлетворяясь его обрисовкой в общих чертах, мы

способствуем сохранению исторической несправедливости, возможно

неизбежной. Ведь творчество Альберта Великого действительно подготовило

труды Фомы Аквинского. Множество открытых и собранных им материалов

оказались хорошо пригнанными друг к другу и оправленными великолепным

синтезом, который сумел осуществить св. Фома. Без огромной и плодотворной

работы своего учителя его ученик — светлый распорядитель идей — должен был

бы приложить большую часть своих усилий к поиску источников. Но столь же

верно и то, что труды Альберта Великого содержат немало материалов,

которые не были использованы его блестящим учеником: его наследие

запутаннее, но в то же время обширнее, или, говоря научным языком, богаче

наследия св. Фомы. Кроме того, если верно, что томизм был одним из

возможных продолжений наследия Альберта Великого, то другим был

альбертинизм, причем более верным своим первоначальным импульсам. Теперь

нам предстоит их раскрыть.

Основная заслуга Альберта Великого состоит в том, что он первый увидел,

какие огромные богатства могут быть почерпнуты христианскими теологами из

греческой и арабской науки и философии. Казалось, он сразу осознал, что

эту науку, явно стоящую на более высоком уровне, чем христианская, но

столь отличную от христианства по духу, невозможно ни принять как таковую,

ни попросту отвергнуть. Необходима была работа по ее интерпретации и

ассимиляции. Но прежде чем интерпретировать, ее надо было познать, и

задачу этого познания Альберт Великий добровольно возложил на себя.

Впрочем, было бы неверно говорить о его удивительных усилиях только

применительно к задаче, которую предстояло решить. Альберт набросился на

все греко-арабское

381

4. От Альберта Великого до Дитриха из Фрейберга

знание с радостной жаждой добродушного колосса; таким он и был всегда,

кроме тех моментов, когда его благонамеренные собратья советовали ему быть

сдержаннее ради интересов религии. У него должен был присутствовать

какой-то пантагрюэлизм, или, скорее, в пантагрюэлевском идеале познания

будет наличествовать некий альбертинизм. Если он написал трактаты «de omni

re scibili»* и даже учебник по садоводству, то, как он говорил, потому,

что это было приятно и полезно: «Наес enim scire non solum delectabile est

studenti naturam rerum cognoscere, quinimo est utile ad vitam et

civi-tatum permanentiam»**. Канонизируя Альберта, Церковь пожелала

прославить в этом святом героическую жажду познать все, доступное

человеку. Сделать доступными латинянам всю физику, метафизику и

математику, то есть всю науку, аккумулированную к тому времени греками и

их арабскими и еврейскими учениками, — таково было намерение этого

несравненного энциклопедиста: «nostra intentio est omnes dictas partes

facere Latinis intelligibiles»***. И это было не просто намерение.

Разбирая философские произведения Альберта Великого и не вдаваясь глубоко

в теологические труды, где выражены его собственные мысли, нетрудно

увидеть, как последовательно усваивал он логику, физику, математику,

метафизику и этику. Не довольствуясь воспроизведением Аристотеля и его

комментаторов, он разъясняет, комментирует, добавляет и принимается за

подлинно реставрационную работу. В естественных науках он ведет

собственные исследования, обогащает новыми данными зоологию, а главное,

обнаруживает дух наблюдения, совершенно новый для средних веков. Альберт

признавался, что его цель — возвратить нам Аристотеля таким, каким он был,

когда были доступны все его сочинения, или даже таким, каким он был бы,

если бы, дожив до XIII века, сам завершил свои труды.

Эта свобода духа по отношению к излагаемым им произведениям является,

пожалуй, одной из причин того глубокого впечат-

ления, которое произвели сочинения Альберта Великого на умонастроение его

современников. Он давал не комментарий аверроист-ского типа, а

последовательное, в стиле Авиценны изложение доктрин других ученых,

неотделимое от их интерпретации. «В этом сочинении,— признается сам

Альберт Великий,— я буду следовать ходу мысли Аристотеля и скажу все, что

мне представляется необходимым, чтобы объяснить его и доказать его

правоту, но таким образом, что я ни разу не сошлюсь на его текст. Кроме

того, я буду отступать от темы, чтобы устранить сомнения, которые могут

прийти на ум, и заполнить некоторые пробелы, которые для многих затемняют

мысль философа. Наш труд будет иметь разделы, о которых свидетельствуют

названия глав. Название, которое просто указывает на тему главы, означает,

что данная глава относится к одной из книг Аристотеля; когда же название

указывает на отступление от темы, это означает, что мы включили данную

главу в качестве дополнения или с целью доказательства. Действуя таким

образом, мы напишем столько же книг, сколько их и у Аристотеля, и под теми

же самыми названиями. Кроме того, мы добавим некоторые части в книги,

оставшиеся неоконченными, а также мы добавим законченные книги, которых у

нас недостает или которые были опущены — либо потому, что сам Аристотель

их не написал, либо потому, что он их написал, но они до нас не дошли». Он

целиком выполнил эту программу. Вот почему ученики и современники Альберта

Великого считали его не столько комментатором, сколько оригинальным

философом. В средние века различали: переписчиков (scriptor), только

копировавших произведения других авторов, ничего в них не изменяя;

компиляторов (compilator), которые вносили добавления в копируемый текст,

но эти добавления не были сочинены ими самими; комментаторов

(commentator), вносивших в исходный текст кое-что свое, но только для

того, чтобы сделать его более понятным; наконец, авторов (auctor), главной

целью