Глава V. Философия в XII веке

236

будем говорить о грамматике, правила которой произвольны; но диалектика,

риторика, этика, физика, арифметика и музыка имеют свои аксиомы (максимы)

— даже если они называются иначе,— на которые они опираются и которые в

себе содержат. У теологии есть свои собственные аксиомы, более тонкие и

менее ясные, чем у других наук, но неизменные и необходимые, ибо они

относятся к необходимому и неизменному, тогда как другие науки имеют дело

лишь с естественным течением явлений, которое представляет собой некоторую

регулярность, но не необходимость. Собрать и упорядочить аксиомы теологии

— цель трактата Алана Лилльс-кого, имеющего заглавие «Максимы теологии»

(«Maximae theologiae»), или «Правила священной теологии» («Regulae de

sacra theologia»). Принцип, положенный в основу упорядочения максим—это

движение от наиболее общей, универсальной из всех максим к тем, которые

она заключает в себе. Отбор максим основан на том, чтобы включать только

такие из них, которые известны не всем. Способ найти максиму поистине

изначальную и универсальную — это убедиться, что она есть «communis animi

conceptio»*, то есть совершенно очевидное положение, которое не может быть

доказано никаким другим положением, а, напротив, может быть использовано

для доказательства других.

Эта высшая максима, или первая аксиома, звучит так: Монада есть то,

посредством чего всякая вещь является единственной («Monas est qua

quaelibet res est una»). Одна эта формула вселяет мысль о том, что для

средневековой философии и теологии открылся новый источник. В самом деле,

в книге «О католической вере» (I, 30) Алан цитирует произведение, которое

он называет «Афоризмы о сущности Высшего блага» («Aphorismi de essentia

summae bonitatis»), то есть «Книгу о причинах», непосредственным

вдохновителем которой, как известно, является Прокл, а более отдаленным —

Плотин. Он обогащает свой платонизм посредством «Асклепия» Псевдо-Апулея,

который

приписывается Гермесу Трисмегисту, и также цитирует его в своем трактате

(III, 3), называя его «Logostileos», то есть «Verbum perfectum»

(«Совершенное слово»). Для разъяснения заимствованных оттуда

неоплатонических тезисов Алан, естественно, обращается к Боэцию, чья мысль

сама по себе направляла его в платоновское русло. Монада, или чистое

Единство, как полагает первая максима — это не что иное, как Бог. Исходя

из этого понятия, Алан пытается различить отдельные моменты

действительности так, как их различает христианская мысль, однако ни на

йоту не отходя от платоновской онтологии. Отношения высшего и низшего в

порядке бытия истолковываются им в терминах отношений единственного и

множественного, «того же самого» и «другого». В соответствии с тремя

планами деления различают три вида реального: сверхнебесное, которое есть

высшее единство, или Бог; небесное, которое есть ангел и в котором

появляется первая инаковость, ибо он первое Божье творение и первый, кто

сотворен как движущийся (эта инаковость представляет собой первую

множественность); наконец, поднебесное — телесный мир, в котором мы

пребываем и где царит множественность в собственном смысле. Все единое в

инаковости, а затем и во множественности исходит от Монады. Именно от нее

исходит все бытие, ибо Монада — единственное, что просто и неизменно; что

касается всего остального, никогда не пребывающего в одном и том же

состоянии, то его не существует: «Sola monas est, id est solus Deus vere

existit, id est simpliciter et immutabiliter ens; caetera autem non sunt,

quia nunquam in eodem statu persistunt»**.

Совершенно простая, Монада производит множественность, но порождает

единство. Порождаемое ею есть иная самость — Сын, и есть еще одна самость,

происходящая от Отца и Сына, — Святой Дух. В этом пункте автор «Асклепия»

почти распознал истину, когда написал: «Верховный Бог создал второго Бога;

Он возлюбил Его как своего един-

237

4. Алан Лиллъский и Николай Амъенский

ственного Сына и назвал Сыном вечного благословения». Если бы он вместо

«создал» (или «сотворил») сказал бы «породил»! Тогда его формула была бы

безупречной. Алан находит другую формулу, полностью соответствующую его

вкусу, в другом произведении, которое, как и «Асклепия», он приписывает

Гермесу Трисмегисту; но сейчас считается, что оно написано в средние века.

Речь идет о некой «Герметической книге» («Liber Hermetis»), где двадцать

четыре философа предлагают двадцать четыре различных определения Бога. Там

Алан нашел формулу, которую часто повторяли после него: «Monas gignit

monadem et in se suum reflectit ardorem»*. Он толкует ее следующим

образом: если Монада порождает, то это может быть только одна Монада —

Сын, и ее рвение размышляет о ней самой, ибо Святой Дух происходит от Отца

и Сына («Maximae theologiae» [«Теологические максимы»], III). Из этой

формулы выводится другая, еще более известная, которую Алан заимствовал из

того же сочинения. Порождая единство, которое есть другая самость, Монада

является одновременно и началом и концом, не имея сама по себе ни начала,

ни конца. В той мере, в какой она есть начало и конец, Монада подобна

сфере, охватывающей все. Всякое творение является в ней как бы центром,

который есть только точка, но он принадлежит сфере. Следовательно, можно

сказать: «Deus est sphaera intelligibilis, cujus centrum ubique,

circumferentianusquam»** («Maximae theologiae», VII). Эту формулировку

широко популяризировал Паскаль, у которого она, впрочем, приобрела иной

смысл, нежели у Алана Лилльского. Рабле в своей «Третьей книге

Пантагрюэля» (гл. XIII) приписал ее Гермесу Трисмегисту. Она встречается у

Пьера Рамю, Пьера Шаррона, Джордано Бруно и у многих других авторов всех

веков. Вольтер будет утверждать, что она происходит от Тимея из Локр***,

но Паскаль мог ее прочесть в десятке различных произведений. Ее истинным

источником является малозначительный средневековый апокриф — псев-

догерметический трактат «Книга XXIV философов» («Liber XXIV

philosophorum»).

Совершенно простое Единство есть то, что оно есть: «omne simplex esse

suum, et id quod est, unum habet»****; оно не может быть субъектом

чего-либо, но является чистой формой. Поскольку Бог, который и есть эта

форма, является причиной всего, то с полным правом говорится, что все

получает свое бытие от формы: «Cum Deus forma dicatur, quia omnia

informat, et omnibus esse donat, recte omne esse a forma esse

dicitur»*****. В этом смысле Бог есть бытие всего, что существует, ибо Он

— его причина, но нет ничего, что было бы бытием Бога, так как нет

чего-либо, от чего бы Он происходил. Божественная форма «наиформальнейшая»

(«formalissime»): будучи формой всего, она ни из чего не образуется.

Опираясь на эти принципы, Алан скрупулезно развертывает языковые правила,

которые нужно соблюдать, рассуждая о Боге, а затем дает определения

Божественного всемогущества—в этой связи он затрагивает важный вопрос о

знании, если все реальное возможно: «Правила священной теологии» («Regulae

de sacra theologia», LIX), определения отношений возможных в будущем

случайностей и Провидения, а также являющейся их результатом

необходимости, природы естественного блага, добра и зла, совершенного по

воле; последнее приводит его к проблемам греха, благодати, Христа и

таинств. В заключение Алан формулирует десять правил причинности и

устанавливает, в каком виде каждое из них применимо в теологии, в

философии и в обеих науках. Последнее из этих правил (гл. CXXV) гласит,

что есть одна причина — единство, утверждение которой содержится в

утверждении любой другой причины: «haec causa est unitas; omnem enim

proprietatem unitas comitatur»* *****. Высказывание, что Сократ есть

человек на основании «человечности», эквивалентно высказыванию, что он

есть один из того единства, которое сопровождает «человечность»; сказать,

что он белый, — значит приписать ему,