Глава VII. Греч, и араб, влияния в XIII в. И основание университетов

302

против язычников» («Summa contra gentiles»), — которые не были бы

непосредственным результатом его преподавательской деятельности или явно

задуманы в целях обучения. Фундаментальные творения св. Бонавентуры, Дунса

Скота и Уильяма Оккама представляют собой их комментарии к «Книге

Сентенций» Петра Ломбардского. Это верно не только для представителей

ортодоксальной мысли, но и для аверроистов, таких как Сигер Брабантский

или Жан Жан-денский. Поэтому вполне правомерно отождествлять — как мы и

делали с самого начала — средневековую философию с философией

схоластической, если понимать последнее слово в его буквальном

смысле—«учебная», «школьная». Величественный монумент, в котором

средневековая философия достигла полного самосознания и нашла свое

совершенное выражение,—«Сумма теологии» св. Фомы Аквинского. Это сочинение

является полным и систематизированным собранием всех истин естественной и

сверхъестественной теологии, расположенных в логическом порядке,

сопровождаемых краткими доказательствами и описаниями самых опасных

противоречащих им заблуждений с опровержением каждого из них — и все это

было предназначено для начинающих изучать теологию. «Сумма теологии» св.

Фомы и «Комментарии к Сентенциям» св. Бонавентуры, которые обладают своим

особенным порядком и собственной красотой, — прекрасные примеры того,

сколько плодотворных достоинств извлекает из преподавания мысль самого

учителя.

ЛИТЕРАТУРА

Denifle H. Die Universitaten des Mittelalters bis 1400. Berlin, 1885;

Rashdall H. The Universities of Europe in the Middle Ages. Oxford, 1895,

vol. 1—3; Luchaire A. L'universite de Paris sous Philippe-Auguste. P.,

1899; Denifle H., Chatelain E. Chartularium Universitatis Parisiensis. P.,

1889—1897, vol. 1—3; idem. Auctuarium Chartularii Universitatis

Parisiensis. P., 1894—1897, vol. 1—4; Glorieux P. Repertoire des maitres

en theologie de Paris au XIIIе siecle. P., 1933—1934, vol. 1—2 (в первом

томе, p. 11—26: Introduction generale sur l'organisation de Г Universite

de Paris); Doucet M. Maitres franciscains de Paris // Archivium

franciscanum historicum, v. 26; Bouyges M. Connaissons-nous le Mauricius

Hyspanicus; interdit par Robert de Courcon en 1215? // Revue d'histoire

ecclesiastique, 1933, v. 29, p. 637—658; D'Irsay Stephen. Histoire des

Universites francaises et etrangeres, des origines a nos jours. P.,

1933—1935, vol. 1—2; Grabmann M. I divieti ecclesiastici di Aristotele

sotto Innocenzo e Gregorio IX. Roma, 1941.

3. ИЗГНАНИЕ

ИЗЯЩНОЙ СЛОВЕСНОСТИ

Римская традиция «красноречия» («eloquentia») не слишком заметно, но

непрерывно продолжалась со времени прибытия во Францию Алкуина и до конца

XII века. «Металогикон» Иоанна Солсберийского начинается с отстаивания

прав красноречия, которое, если бы оно получило эти права, привело бы к

победе в школах XIII столетия цицероновского идеала. Возражая

корни-фициям*, которые видели в красноречии лишь природное дарование,

Иоанн Солсбе-рийский утверждал, что это дарование должно развиваться с

помощью образования и прежде всего питаться мудростью. Без мудрости

(«sapientia») нет красноречия («eloquentia»), ибо последнее рождается от

брачного союза разума и слова: «dulcis et fructuosa conjugatio rationis et

verbi»**.

Такова была доктрина трактата «Об ораторе» («De oratore»), таков был и

смысл книги Марциана Капеллы «О браке Меркурия и Филологии» («De nuptiis

Mercurii et Philologiae»). Меркурий символизировал в ней красноречие,

Филология — любовь к разуму; семь свободных искусств — это подруги

невесты, присутствующие на свадьбе. Если Меркурий и Филология, красноречие

и муд-

303

3. Изгнание изящной словесности

рость, разводятся, то оба обрекают себя на бесплодие, потому что Меркурий

больше ничего не может сказать, а Филология не умеет говорить. Отсюда

Иоанн Солсберийский делает вывод: «Sicut enim eloquentia, non modo

temeraria est, sed etiam caeca, quam ratio non illustrat, sic et

sapientia, quae usu verbi non proficit, non modo debilis est, sed quodam

modo manca»*. «Doctus orator»** Цицерон, таким образом, сохраняет все свои

права, и, следовательно, можно констатировать, что в XII веке говорить об

образовании значило также говорить об изучении словесности. Где-то в

промежутке между 1164иП78гт. папа Александр III пишет точно в таком же

духе: «Parisius se moram habiturum disposuit, et ibi studio litteraram ad

praesens vacare; quicumque viri idonei et litterari voluerint regere

studia litteraram...; litteratura ac probitas ac moram honestas»* * *.

Казалось, ничто не угрожает латинской классической культуре Цицерона,

Квинтилиана и св. Августина. Иоанн Солсберийский борется с врагами любой

культуры. Он жалуется также на чрезмерное увлечение логикой, однако так

называемая схоластическая теология еще не начала наступление на парижские

школы.

К началу XIII века ситуация сильно меняется. По мере того как на латынь

переводится все больше произведений Аристотеля, а преподаватели логики все

шире включают их в свои учебные курсы, все меньше времени остается для

«грамматики» и изучения классиков, а также, впрочем, для математики и

Других свободных искусств. Появляется культура нового типа, основанная на

минимуме грамматики, необходимом для пользования сугубо школьной латынью.

Эту культуру формирует изучение логики и философии Аристотеля, а

увенчивает изучение теологии, методика которого исходит опять же из этой

логики и философии. Безусловно, ни прежнее знание, ни изучение словесности

в XIII веке полностью не исчезли, но их как бы заглушили схоластические

философия и теология. По этому поводу доносятся протесты, но они не

находят отклика. Энергич-

нее других протестовал Роджер Бэкон****. Этот профессор первым

откомментировал научные труды Аристотеля, и в его намерения заведомо не

входило отвергать их изучение, совсем наоборот; но в своем «Большом

сочинении» («Opus majus») он настойчиво требует, чтобы при этом не

пренебрегали другими частями «тривия» и «квадривия». Бэкон настаивает на

необходимости изучать грамматику и языки хотя бы для того, чтобы обрести

возможность читать в подлиннике священных и языческих авторов. Необходимо

преподавать древнееврейский, греческий, арабский и латинский языки; в этом

отношении Роберт Гроссетест*****, Герард Кремон-ский, Михаил Скот, Герман

Немецкий****** являются примерами, которым следует подражать. Латиняне,

его современники, должны были бы взять за образец св. Иеронима. Незнание

языков закрывает им доступ к изучению как древних, так и современных

авторов. То же самое можно сказать и о математике: «Пренебрежение этой

отраслью знаний на протяжении тридцати или сорока лет [то есть

приблизительно с 1230 г.] разрушило всю систему обучения у латинян». Они

хотели ограничиться логикой, но та — только преамбула к философии, тогда

как математика и естественные науки суть части философии. Однако мы видим,

что общество восхищается познаниями людей, подобных Альберту Великому,

которые совершенно не владеют этими науками, и в Париже это даже вошло в

моду. Бэкон адресует свою критику именно парижским университетским кругам;

к ней он с прежней энергией возвращается в «Третьем сочинении» («Opus

tertium»), где требование прав для семи свободных искусств связывается с

идеей универсального откровения Слова, идеей, часто возникавшей в умах

после св. Юстина. Если он хочет, чтобы читали подлинные тексты языческих

писателей, то потому, что они вдохновлены самим Богом. Сократ и Апулей

говорят об ангелах-хранителях, о бессмертии души и о грядущем суде; не

только Платон, но даже Аристотель ощущали, хотя и смутно, тайну