Литература

О древнерусской Русской литературе без малого тысяча лет. Это одна литературе из самых древних литератур Европы. Она древнее,

чем литературы французская, английская, немец­кая. Ее начало восходит ко второй половине X в. Из этого великого тысячелетия более семисот лет принадлежит периоду, который при­нято называть «древней русской литературой».

Литература возникла внезапно. Скачок в царство литературы про­изошел одновременно с появлением на Руси христианства и церкви, потребовавших письменности и церковной литературы. Скачок к ли­тературе был подготовлен всем предшествующим культурным разви­тием русского народа. Высокий уровень развития фольклора сделал возможным восприятие новых эстетических ценностей, с которыми знакомила письменность...

Что же представляла собой русская литература в первые семьсот лет своего существования? Попробуем рассмотреть эти семьсот лет как некое условное единство.

Художественная ценность древнерусской литературы еще до сих пор по-настоящему не определена. Прошло уже около полувека с тех пор, как была открыта (и продолжает раскрываться) в своих эстетических достоинствах древнерусская живопись: иконы, фрески, мозаики. По­чти столько же времени восхищает знатоков и древнерусская архитекту­ра — от церквей XI—XII вв. до «нарышкинского барокко» конца XVII в. Удивляет градостроительное искусство Древней Руси, умение сочетать новое со старым, создавать силуэт города, чувство ансамбля. Приот­крыт занавес и над искусством древнерусского шитья. Совсем недавно стали «замечать» древнерусскую скульптуру, само существование ко­торой отрицалось, а в иных случаях продолжает по инерции отрицать­ся и до сих пор...

То, что вот-вот скажет нам древнерусская литература, не таит эф­фектов гениальности, ее голос негромок. Авторское начало было при­глушено в древней литературе. В ней не было ни Шекспира, ни Данте. Это хор, в котором совсем нет или очень мало солистов и в основном господствует унисон. И тем не менее эта литература поражает нас сво­ей монументальностью и величием целого. Она имеет право на замет­ное место в истории человеческой культуры и на высокую оценку сво­их эстетических достоинств...

Древняя русская литература ближе к фольклору, чем к индивидуа­лизированному творчеству писателей нового времени. Мы восхища­емся изумительным шитьем народных мастериц, но искусство их — искусство великой традиции... То же и в древнерусской живописи. Правда, мы знаем имена Рублева, Феофана Грека, Дионисия и его сы­новей. Но и их искусство прежде всего искусство традиции и лишь во вторую очередь — искусство индивидуальной творческой инициати-

864

вы. Впрочем, не случайно эпоху Рублева и Феофана мы называем в древнерусском искусстве эпохой Предвозрождения. Личность начина­ла уже играть в это время заметную роль. Имен крупных писателей в Древней Руси также немало: Иларион, Нестор, Симон и Поликарп, Кирилл Туровский, Климент Смолятич, Серапион Владимирский, Епифаний Премудрый, Ермолай Еразм, Иван Грозный, Аввакум и мно­гие другие. Тем не менее литература Древней Руси не была литерату­рой отдельных писателей: она, как и народное творчество, была искус­ством надындивидуальным. Это было искусство, создававшееся путем накопления коллективного опыта и производящее огромное впечатле­ние мудростью традиций и единством всей — в основном безымянной — письменности.

Перед нами литература, которая возвышается над своими семью веками как единое грандиозное целое, как одно колоссальное произве­дение, поражающее нас подчиненностью одной теме, единым борени­ем идей, контрастами, вступающими в неповторимые сочетания. Древ­нерусские писатели — не зодчие отдельно стоящих зданий. Это — гра­достроители. Они работали над одним, общим грандиозным ансамблем. Они обладали замечательным «чувством плеча», создавали циклы, сво­ды и ансамбли произведений, в свою очередь слагавшиеся в единое зда­ние литературы, в котором и самые противоречия составляли некое органическое явление, эстетически уместное и даже необходимое-Чувство значительности происходящего, значительности всего вре­менного, значительности истории человеческого бытия не покидало древнерусского человека ни в жизни, ни в искусстве, ни в литературе... Литература обладала всеохватывающим внутренним единством, единством темы и единством взгляда на мир. Это единство разрыва­лось противоречиями воззрений, публицистическими протестами и идеологическими спорами. Но тем не менее оно потому и разрывалось, что существовало. Единство было обязательным, и потому любая ересь или любое классовое или сословное выступление требовали нового единства, переосмысления всего наличного материала. Любая истори­ческая перемена требовала пересмотра всей концепции мировой исто­рии — создания новой летописи, часто от «потопа» или даже от «сотво­рения мира».

Древнерусскую литературу можно рассматривать как литературу одной темы и одного сюжета. Этот сюжет — мировая история, и эта тема — смысл человеческой жизни...

Мировая история, изображаемая в литературе, велика и трагична. В центре ее находится скромная жизнь одного лица — Христа. Все, что совершалось в мире до его воплощения, — лишь приуготовление к ней. Все, что произошло и происходит после, сопряжено с этой жизнью, так или иначе с ней соотносится. Трагедия личности Христа заполняет со­бой мир, она живет в каждом человеке, напоминается в каждой цер­ковной службе. События ее вспоминаются в те или иные дни года. Го-

865

дичный круг праздников был повторением священной истории. Каж­дый день года был связан с памятью тех или иных святых или событий. Человек жил в окружении событий истории. При этом событие про­шлого года не только вспоминалось — оно как бы повторялось ежегод­но в одно и то же время-История не сочиняется. Сочинение, со средневековой точки зре­ния, — ложь. Поэтому громадные русские произведения, излагающие всемирную историю, — это по преимуществу переводы с греческого: хроники или компиляции на основе переводных и оригинальных про­изведений. Произведения по русской истории пишутся вскоре после того, как события совершились, очевидцами, по памяти или по свиде­тельству тех, кто видел описываемые события. В дальнейшем новые произведения о событиях прошлого — это только комбинации, своды предшествующего материала, новые обработки старого. Таковы в ос­новном русские летописи. Летописи — это не только записи о том, что произошло в годовом порядке; это в какой-то мере и своды тех произ­ведений литературы, которые оказывались под рукой у летописца и содержали исторические сведения. В летописи вводились историче­ские повести, жития святых, различные документы, послания. Произ­ведения постоянно включались в циклы и своды произведений. И это включение не случайно. Каждое произведение воспринималось как часть чего-то большего. Для древнерусского читателя композиция це­лого была самым важным. Если в отдельных своих частях произведе­ние повторяло уже известное из других произведений, совпадало с ними по тексту, это никого не смущало...

Исторических сочинений великое множество. Но одна их особенность изумляет: говоря о событиях истории, древнерусский книжник никогда не забывает о движении истории в ее мировых масштабах. Либо повесть начинается с упоминания о главных мировых событиях (сотворении мира, всемирном потопе, вавилонском столпотворении и воплощении Христа), либо повесть непосредственно включается в мировую историю: в какой-нибудь из больших сводов по всемирной истории.

(Лихачев Д. С. Первые семьсот лет русской литературы. С. 5— 11)

Из «Жития ФеоДо- Феодосии Печерский был иноком, а затем игуменом сия Печерского» Киево-Печерского монастыря. «Житие Феодосия» было написано в 80-е годы XI в. монахом той же обите­ли Нестором. Это одно из древнейших произведений жанра житийной лите­ратуры.

Рос он телом, а душой тянулся к любви божьей, и ходил каждый день в церковь божью, со всем вниманием слушая чтение божествен­ных книг. Не приближался он к играющим детям, как это в обычае у малолетних, но избегал их игр. Одежду носил старую и залатанную. И

866

не раз уговаривали его родители одеться почище и пойти поиграть с деть­ми. Но он не слушал этих уговоров и по-прежнему ходил словно нищий. К тому же попросил он отдать его учителю поучиться божественным книгам, что и сделали. Скоро постиг он всю грамоту, так что поражались все уму его и способностям и тому, как быстро он всему научился. А кто расскажет о покорности и послушании, какими от личался.он в учении не только перед учителем своим, но и перед учащимися с ним?

В это время истекли дни жизни отца его. А было тогда божествен­ному Феодосию 13 лет. И с тех пор стал он еще усерднее трудиться и вместе со смердами выходил в поле и работал там с великим смирени­ем. Мать же удерживала его и, не разрешая работать, снова упрашива­ла его одеться почище и пойти поиграть со сверстниками. И говорила ему, что своим видом он и себя срамит, и семью свою. Но тот не слушал ее, и не раз, придя в ярость и гнев, избивала она сына, ибо была телом крепка и сильна, как мужчина. Бывало, что кто-либо, не видя ее, услы­шит, как она говорит, и подумает, что это мужчина...

Вот тогда и услышал Феодосии о блаженном Антонии, живущем в пещере, и, окрыленный надеждой, поспешил в пещеру. Придя к препо­добному Антонию и увидев его, пал ниц и поклонился со слезами, умо­ляя разрешить остаться у него. Великий Антоний, указывая ему на пе­щеру, сказал: «Чадо, разве не видишь пещеру эту: уныло место и не­пригляднее всех других. А ты еще молод и, Думается мне, не сможешь, живя здесь, снести все лишения». Это он говорил, не только испыты­вая Феодосия, но и видя прозорливым взором, что тот сам создаст на этом месте славный монастырь, куда соберется множество чернецов. Боговдохновенный же Феодосии отвечал ему с умилением: «Знай, че­стной отец, что сам бог, все предвидящий, привел меня к святости тво­ей и велит спасти меня, а потому, что повелишь мне исполнить — ис­полню». Тогда отвечал ему блаженный Антоний: «Благословен бог, укрепивший тебя, чадо, на этот подвиг. Вот твое место, оставайся здесь!» Феодосии снова пал ниц, поклонившись ему. Тогда благословил его старец и велел великому Никону постричь его; был тот Никон священ­ником и умудренным черноризцем, он и постриг блаженного Феодо­сия по обычаю святых отцов, и облек его в монашескую одежду.

Отец же наш Феодосии всей душой отдался богу и преподобному Ан­тонию, и с тех пор стал истязать плоть свою, целые ночи проводил в бес­престанных молитвах, превозмогая сон, и для изнурения плоти своей трудился, не покладая рук, вспоминая всегда, что говорится в псалмах: «Посмотри на смирение мое и на труд мой и прости все грехи мои». Так он душу смирял всяческим воздержанием, а тело изнурял трудом и под­вижничеством, так что дивились преподобный Антоний и великий Ни­кон его смирению и покорности и такому его — в юные годы — благо­нравию, твердости духа и бодрости. И неустанно славили за все это бога.

(Житие Феодосия Печерского. С. 281—286)

867

Из «Слова Дании- Даниил Заточник — это один из наиболее загадочных ла Заточника»- авторов древнерусской литературы. Он жил пример­но в XII—XIII вв., одни исследователи считают его дво­рянином знатного происхождения, другие — княжеским дружинником, тре­тьи — простым холопом. Уже ,по тексту «Слова» видно, что Даниил был щироко образованным человеком. Особенностью стиля «Слова» является его специальная заниженность, широкое использование терминов бытово­го языка, автор позволяет себе даже пародировать Священное писание и переделывать цитаты из псалмов, что можно оценить как скоморошеские приемы.

Княже мой, господине! Избавь меня от нищеты этой, как серну из сетей, как птицу из западни, как утенка от когтей ястреба, как овцу из пасти львиной.

Я ведь, княже, как дерево при дороге: многие обрубают ему ветви и в огонь кидают; так и я всеми обижаем, ибо не огражден страхом грозы твоей. :

' Как олово пропадает, когда его часто плавят, так и человек, когда он много бедствует. Никто ведь не может ни пригоршнями соль есть, ни в горе разумным быть; всякий человек хитрит и мудрит о чужой беде, а в своей не может рассудить. Злато плавится огнем, а человек напастями; пшеница, хорошо перемолотая, чистый хлеб дает, а человек в напасти обретает ум зрелый. Моль, княже, одежду ест, а печаль — человека; печаль человеку кости сушит.

. Если кто в печали человеку поможет, то как студеной водой его на­поит в знойный день.

Птица радуется весне, а младенец матери; весна украшает землю цветами, а ты оживляешь людей милостию еврею, сирот и вдовиц, вель­можами обижаемых.

Княже мой, господине! Покажи мне лицо свое, ибо голос твой сла­док и образ твой прекрасен; мед источают уста твои, и дар твой как плод райский.

Когда услаждаешься многими яствами, меня вспомни, хлеб сухой жующего; или когда пьешь сладкое питье, вспомни меня, теплую воду пьющего в укрытом от ветра месте; когда же лежишь на мягкой посте ли под собольими одеялами, меня вспомни, под одним платком лежа­щего, и от стужи оцепеневшего, и каплями дождевыми, как стрелами, до самого сердца пронзаемого.

Да не будет сжата рука твоя, княже мой, господине, на подаяние бедным: ибо ни чашею моря не вычерпать, ни нашими просьбами твоего дому не истощить. Как невод не удерживает воды, а только рыб, так и ты, княже, не удерживай злата и серебра, а раздавай лю­дям.

(Слово Даниила Заточника, написанное им своему князю Ярославу Владимировичу. С. 421 —422)

868

О преподобном Преподобный Сергий Радонежский (около 1321 — Сергии 1391 гг.) — один из величайших святых Древней Руси,

основатель Троице-Сергиевой лавры.

Преп. Сергий, в миру Варфоломей, был младшим сыном ростов­ских бояр Кирилла и Марии...

Раз, во время Божественной литургии, когда мать носила его еще под сердцем, он трижды вскрикнул — перед чтением Евангелия, во вре­мя пения Херувимской и при возгласе «Святая святым». И мать его, и все присутствовавшие были поражены ужасом. Когда мать его ела мясо, новорожденный не принимал молоко, так что она перестала есть мясо, а в среду и пятницу он не ел совсем.

С раннего детства он любил молиться и посещать церкви, но ему много пришлось перенести горя и дома и в школе из-за того, что грамо­та ему не давалась. Наконец, Господь" услышал его горячую молитву. Раз, разыскивая пропавших лошадей, он увидел в поле старца, молив­шегося под дубом. Отрок подошел к нему под благословение, расска­зал о своей скорби и просил его молитв. По окончании молитвы старец сказал ему: «Отныне Бог даст тебе чудо уразуметь грамоту!» Затем он дал ему часть просфоры и сказал так: «Не смотри, что часть сия так мала, велика буде сладость, когда вкусишь от нее!» По просьбе Варфо­ломея старец посетил дом его родителей, и велико было их изумление, когда по благословению его Варфоломей стал перед трапезой стройно читать псалмы; и тогда старец предсказал им будущее духовное вели­чие отрока, избранного сосуда Духа Святого, служителя Пресвятой Троицы. С тех пор Варфоломею Сам Бог отверз ум разуметь писания, и он погрузился в изучение Божественных книг.

Он стал питаться хлебом и водой, воздерживаясь от принятия вся­кой пищи в среды и пятницы. Мать свою он убедил не мешать ему. Когда Варфоломею было 15 лет, родители его, сильно обедневшие от татар­ских набегов, оставили древний Ростов и переселились в Московское княжество, в маленький город Радонеж, под покровительство москов­ских князей. Двадцати лет Варфоломей стал просить родителей благо­словить его постричься, но родители умоляли его не оставлять их до кончины. И любящий сын повиновался. Перед кончиной своей Кирилл и Мария постриглись в Покровском Хотьковском монастыре.

Похоронив их, Варфоломей и старший брат его Стефан, к тому вре­мени уже овдовевший и принявший монашество, решили уйти на от­шельничество. Свою часть наследства Варфоломей отдал женатому брату Петру, оставив лишь для раздачи нищим, на помин усопших ро­дителей. В дремучем глухом лесу, в 60 верстах от Москвы, братья на­шли полюбившееся им место, называемое Маковец, и поставили здесь церковь во имя Пресвятой Троицы, с благословения митрополита Фе-огноста, очень ласково принявшего пустынников. Но Стефан не вы-

869

держал тягости пустыннической жизни и очень скоро ушел в москов­ский Богоявленский монастырь. Варфоломей остался один.

Когда ему было 23 года, игумен ближайшего монастыря Митрофан постриг его 7 октября в день святых муч. Сергия и Вакха и нарек Сер­гием. Семь дней провел новопостриженный инок в церкви, ежедневно* причащаясь Св. Христовых Тайн и вкушая лишь — одну просфору. Затем Митрофан, преподав новоначальнику иноку наставление, вер­нулся в свой монастырь, и Сергий остался один. Тяжела была его пус­тынническая жизнь: бесы пытались устрашить его страхованиями; иногда целое полчище их с яростными угрозами окружало его, но под­вижник осенял себя крестным знамением и усиливал молитву, и бесы исчезали...

Целые ночи проводил преподобный, углубившись в теплую сердеч­ную молитву, днем же он трудился, рубил дрова, возделывал огород и читал слово Божие. Но вот проведали о нем иноки, ревнители благоче­стия; один за другим стали они приходить к нему, прося принять их в сподвижники. Не сразу уступал преподобный их желанию: указав на трудности пустынножительства, он говорил им: «Приготовьте сердца ваши не на покой и беспечалие, а на терпение, чтобы переносить вся­кое искушение и всякий труд, приготовьтесь на пост, на подвиги ду­ховные и на многие скорби!» Всего в Радонежской пустыни собралось 12 иноков. Так возник монастырь, превратившийся в великую Лавру... ^v Тогда преподобный заповедал братии дела милосердия — нищелю-бие, страннолюбие, уход за больными, обещав, что обитель будет сто­ять, пока эта заповедь будет исполняться...

Всячески уклонялся преподобный Сергий от славы человеческой, но слава его возрастала: его почитали как единого от древних; иноки стремились спасаться под его руководством, князья и простолюдины жаждали его видеть. А в обители все было «худостно, нищенски, сиро-тински», как выразился один крестьянин, желавший увидеть прослав­ленного игумена. Велико было его разочарование, когда ему показали святого старца, копавшего гряды в худой заплатанной одежде. Но в это время в обитель прибыл князь с многочисленной блестящей свитой и смиренно поклонился святому игумену в ноги. Пораженный виденным, богомолец вскоре вернулся в обитель, чтобы остаться в ней трудником навсегда...

Однажды ночью преподобный молился Пресвятой Богородице о своей обители. Прочитав канон, он сел отдохнуть и вдруг сказал уче­нику своему Михею: «Чадо, бодрствуй и трезвись: в сей час будет нам неожиданное и чудное посещение». И внезапно послышался голос: «Се грядет Пречистая!» Преподобный поспешно вышел в сени кельи, и свет -ярче солнечного осиял его: он узрел Пречистую Владычицу, окружен­ную необычайным блеском. С ней были святые Апостолы Петр и Иоанн. Святой пал ниц, но Пречистая коснулась его руками Своими и изрек-

870

ла: «Не ужасайся, избранник Мой! Я пришла посетить тебя: услышана молитва твоя об учениках твоих. Не скорби более и об обители твоей; отныне она будет иметь изобилие во всем и не только при жизни твоей, но и по отшествии твоем к Богу. Я же неотступна буду от места сего!» И Пресвятая Богородица стала невидима. Святой был в великом стра­хе и трепете, ученик же его Михей лежал на земле как мертвый. Свя­той поднял его, и Михей упал ему в ноги, говоря: «Отче, Господа ради расскажи мне, что это за чудное явление. Едва душа моя не разлучи­лась с телом, столь блистательно было сие видение!» Святой же был объят великой радостью, друже лицо его сияло. Он мог только сказать: «Чадо, помедли немного, ибо и во мне от чудного явления трепещет душа». И помолчав немного, прибавил: «Позови ко мне Исаака и Си­мона». И когда они пришли и он все рассказал им, все они вместе со­вершили молебен Пречистой. Преподобный же Сергий всю ночь про­вел в богомыслии без сна...

В 1380 году, перед походом против татарского хана Мамая, грозив­шего новым нашествием на Русь, Великий Князь Димитрий Иоанно-вич посетил Троицкий монастырь, чтобы помолиться и принять благо-сЛовение преподобного игумена. Преподобный осенил его крестом, окропил его и сподвижников святой водой и предрек ему победу. По просьбе князя преподобный послал с ним в поход двух иноков, быв­ших в миру боярами, Александра Пересвета и Андрея Ослябю, и бла­гословил его еще раз иконой Господа Вседержителя; 7 сентября 1389 года русское воинство переправилось через Дон и расположилось на Куликовом поле. Перед самым боем преподобный послал князю бла­гословение, Богородичную просфору и грамоту, в которой утешал его надеждой на помощь БожиЮ и предсказывал победу. Знаменитая Ку­ликовская битва произошла 8 сентября и окончилась полным разгро­мом татар и бегством Мамая. Во время боя преподобный Сергий со­брал братию и молился о победе и об упокоении павших воинов, назы­вая их по именам, и, наконец, поведал братии о победе. По возвращении. Своем в Москву Великий^ Князь Отправился к преподобному, чтобы рассказать ему о бое, просил поминать павших и сделал щедрый вклад в обитель. Тогда и была установлена поминальная Дмитровская суб­бота. А во исполнение обета, данного им перед походом, Великий Князь с помощью преподобного Сергия воздвиг на реке Дубенке монастырь в честь Успения Божьей Матери...

За шесть месяцев до своей кончины прей. Сергий поставил настоя­телем молодого еще, но уже духовно опытного ученика своего Никона (17 ноября), а сам ушел в затвор, готовясь к кончине. В сентябре он захворал предсмертным недугом. Наставив братию в последний раз, он поручил ее Господу и Его Пречистой Матери. Ученики благоговей­но поддерживали его под руки, когда он в последний раз причащался Святых Христовых Тайн. Затем, воздев руки, он с молитвой предал Господу свою чистую душу 25 сентября 1392 г.

871

Несказанное благоухание разлилось по келье. Лик праведника сиял небесным блаженством. Казалось, он уснул глубоким сном. Братия погребла его в обители Пресвятой Живоначальной Троицы.

Вскоре по его блаженной кончине начались чудесные явления и исцеления.

(Преподобный Сергий, Радонежский чудотворец. С. 154—164)

Из -«Повести . Некий человек, удалой воин, ездил по полю чис-о споре жизни тому, по раздолью широкому. И пришла к нему

и смерти» (XVI в.) смерть, и был вид ее страшен, как у рыкающего льва, ужасен он для человеческой природы. Носит смерть с робой всякие орудия: меч, ножи, пилы, рожны, серпы, топоры И другие неведомые предметы, которыми по-разному вершит свои зло­деяния.

Увидав ее, смиренная моя душа сильно устрашилась. И я спросил смерть: «Кто ты, лютый зверь? Очень уж страшен облик твой: вид у тебя человеческий, а поведение звериное».

Ответила ему смерть: «Пришла к тебе, хочу тебя взять».

Говорит тогда человек тот: «Да я не хочу, а тебя не боюсь».

Смерть же ему в ответ: «О человече, почему меня не боишься?

Цари и князья, и воеводы, и священнослужители меня боятся.

Я славлюсь по всей земле, а ты меня не страшишься».

Говорит ей человек тот: «Ведь я удалой воин, в ратном деле много­численные полки побеждаю, а в одиночку ни один человек не может со мной сразиться, ни выйти против меня. А ты ко мне одна пришла и всяких орудий с собой много носишь. Нет в тебе удали, только страш­на: облик твой пугает меня, и все во мне трепещет, когда смотрю на тебя. Уходи от меня прочь, пока не пронзил тебя мечом своим».

Тогда говорит ему смерть: «Я ни сильна, ни хороша, ни пригожа, а вот сильных и пригожих забираю. Вот что скажу я тебе, человече, по­слушай меня. От Адама и до сегодняшнего дня сколь много было бога­тырей удалых, а ведь никто не осмелился со мной сразиться, да и не знаю никого, кто бы со мной сразиться мог. Да еще скажу тебе, послу­шай меня: от Адама и до сегодняшнего дня сколь много было людей, царей и князей, и священнослужителей, женщин и девиц, — всех их я. забрала...»

И начал человек рыдать и стенать в сердечной тоске, так говоря: «Ох, ох, ох! Смерть-злодейка, кто тебя может избежать? Увы, увы мне, не готов я, о горе мне, грешному, пришел за мной неумолимый злодей! По праву дано ей имя смерть, о, немилосердная злодейка!»

Смерть же, подступив к нему, подсекла ему ноги косой и, взяв серп, схватила его за шею, взяла маленький топор и начала отсекать ноги, а потом и руки. И иными орудиями стала дробить все части тела моего, одними одни, а другими другие члены тела моего, и окоченели жилы

872

мои, и вырвала она двадцать ногтей моих. И отнялся язык, и омертвело все тело мое, не мог никак пошевельнуться от страха перед всеми ору­диями, которыми терзала она меня. Потом взяла она топор острый и отрубила голову мою. После этого налила чего-то в чашу, а чего — не знаю и не ведаю, и дала мне пить против моего желания. Так ведь, бра­тья, столь было горько и тошно в это время, что и описать нельзя беду эту великую.

И исторгнула мою душу, и стремительно вылетела душа из меня, из тела моего, как птица из тенет. И тотчас прекрасные юноши взяли душу мою на руки свои и держали ее, а я оглянулся назад и увидел тело мое, лежащее бездушно и неподвижно, как если бы кто-нибудь снял с себя одежду свою и бросил ее и стоял бы и смотрел на нее, так и я видел тело свое очень гнусным, от которого, как от трупа, исходил ужасный смрад. Так же как кто-нибудь испустил из себя нечистоты и, гнушаясь их, от­бежал прочь, так и мертвая человеческая плоть омерзительна. Аминь...

(Повесть о споре жизни и смерти. С. 49—53)