'«Восток»- Борхеса

Рука Вергилия минуту медлит

Над покрывалом с ключевой струей

И лабиринтом образов и красок,

Которые далекий караван

Довел до Рима сквозь песок и время.

Шитье дойдет строкой его «Георгик».

Я не видал, но помню этот шелк.

С закатом умирает иудей,

К кресту прибитый черными гвоздями,

Как претор повелел, но род за родом

Несчетные династии земли

Не позабудут ни мольбы, ни крови,

Ни трех мужчин, распятых на холме.

Еще я помню книгу гексаграмм

И шестьдесят четыре их дороги

Для судеб, ткущих бдения и сны.

Каким богатством искупают праздность!

И реки золотых песков и рыбок,

Которыми Пресвитер Иоанн

Приплыл в края за Гангом и рассветом,

И хайку, уместивший в три стиха

Звук, отголосок и самозабвенье,

И джина, обращенного дымком

И заключенного в кувшин из меди,

И обещанье, данное в ночи.

Какие чудеса таит сознанье!

Халдея, открывательница звезд;

799

Фрегаты древних лузов, взморье Гоа. Клайв, после всех побед зовущий смерть, Ким рядом с ламой в рыжем одеянье, Торящий путь, который их спасет. Туманный запах чая и сандала. Мечети Кордовы, священный Аксум И тигр, который зыбится как нард. Вот мой Восток — мой сад, где я скрываюсь От неотступных мыслей о тебе...

(Борхес Х.Л. Письмена бога. С. 306)

Из романа Амаду -«Лавка чудес»-

(Об афро-бразильской религии умбанду, которую исповедуют описывае­мые ниже герои, см. с. 764)

Афоше означает «волщба» (от «волшебство». — Сост.), потому Пед-ро Аршанжо и явился к главной жрице, грозной Маже Бассан, испро­сить у нее благословения и с'овета. Он рассказал ей, что Лидио Корро, Жозе Аусса, Мануэл де Прашедес, Будиан, Сабина и он сам вместе со всеми прочими неугомонными жителями Тороро затеяли вывести на карнавал группу «Африканское посольство», чтобы показать всем тот мир, откуда пришли в Бразилию негры и мулаты.

Матушка Маже Бассан бросила ракушки, чтобы узнать, кто из бо-гов-ориша и демонов-эшу окажет им покровительство. Оказалось, Иеманжа, царица морей, и эшу Аксан. Потом она принесла оправлен­ный в серебро бараний рог. Без него, молвила она, никакое шествие на улицу выходить не должно.

— Вот оно, афоше, — повторила она и отдала талисман Аршанжо.

«Африканское посольство», первое афоше, которое решилось бро­сить вызов другим группам... — впервые вышло на карнавал в 1895 году... «Двор Ошала» — тема, выбранная для процессии, — имел такой успех, что уже на следующий год афоше «Африканские весельчаки», созданное анголезцами и помещавшееся в Санто-Антонио-Ален-до-Кармо, присоединилось к нему. Еще через год целых пять групп запе­ли песни негров и мулатов, песни, которые до тех пор звучали только на макумбах. Самба вышла на улицы Баии.

Как же было не запретить афоше, если песни негров, и их круговая самба, и пляски, и батуке, и все магические церемонии пришлись наро­ду по вкусу?!

Газеты выступили против них, потому что «праздник карнавала, празд­ник нашей цивилизации все более приобретает африканские черты». В первые годы нового века яростная и систематическая газетная кампания разгоралась всякий раз, когда «африканские группы» брали верх над ан-

800

тичной Грецией, над Людовиком XIV, над Екатериной Медичи — словом, над всем, что приводило в умиление людей состоятельных и образован­ных. «Власти обязаны запретить все эти кандомбле и батуке, которые в дни карнавала заполняют улицы, производя оглушительный и безобраз­ный шум, превращая город в Кинту-дас-Беатас или в Эн-кеньо Вельо, где полуголая толпа отплясывает омерзительную самбу. Афоше несовмести­мы с тем уровнем цивилизации, которого мы достигли», кричал «Жорнал де Нотисиас»», влиятельный орган консервативных кругов.

Но афоше по-прежнему заполняли улицы и площади, будоража на­род, который в бешеных ритмах самбы забывал об аллегорических ко­лесницах Больших обществ, об их костюмах времен того же Людовика.

В 1903 году, когда тринадцать афоше негров и мулатов прошли по улицам великолепной процессией («Огласив воздух пронзительными звуками наших инструментов, мы победим соперников и докажем кле­ветницам, что культура черного континента — не выдумка» — так на- -чинался один из их манифестов) и карнавал кончился, журналисты посыпали голову пеплом и покраснели от стыда: «Если кто-нибудь ста­нет судить о Баие по карнавалу, он, несомненно, сочтет наш город аф­риканским. К нашему стыду, надо сказать, что именно сейчас у нас го­стит делегация австрийских ученых, и, разумеется, они не преминут расписать все это в газетах цивилизованной Европы, — они только того и ждут». Так куда же смотрит полиция? Что она предприняла «для того, чтобы доказать: Баия — цивилизованный город»? Все эти африкан­ские безобразия продолжают выставляться напоказ, атабаке гремят, ко­лонны цветных всех оттенков — от величественных креолок до изящ­ных мулаток — продолжают отплясывать неистовую бешеную самбу. Сколько еще будет продолжаться это надругательство, эта волшба, это шаманство? Что станет с нашей латинской культурой? Да, мы наслед­ники латинской культуры, и пусть все помнят об этом, а для забывчи­вых есть полицейская дубинка и плеть.

И в конце концов полиция вступилась за цивилизацию, мораль и семейные устои, за порядок и добропорядочность, защитила оказавше­еся под угрозой общество и богатые процессии привилегированных Больших обществ вместе с их аллегорическими колесницами. Были запрещены афоше, самбы, батуке и «выступления групп с африкан­скими обычаями». Лучше поздно, чем никогда! Приезжайте,.австрий-ские ученые, приезжайте, немцы, бельгийцы, французы или белокурые жители Альбиона! Приезжайте, теперь можно!

(Амаду Ж. Лавка чудес. С. 73-76)