О друге, чтобы ему не останавливаться в твоем доме

Если имеешь друга в ином месте и он проезжает городом, в котором ты живешь, не помещай его в своем доме, но пусть он пристанет в дру­гом месте, а ты посылай ему все нужное, и он еще более будет тебе бла­годарен. Если же ты остановишь его в своем доме, то послушай, сколь­ко из-за этого родится неприятностей. Во-первых, ни жена твоя, ни дочери твои, ни снохи твои не будут иметь свободы выходить из ком­наты своей и распоряжаться в доме как следует. А если уже им будет необходимая нужда выйти, то друг твой вытянет шею и устремит на

497

них свои глаза; когда ты стоишь вместе с ним, то, конечно, он притвор­но потупит свою голову, но все-таки будет подсматривать, какая у них походка, как они поворачиваются, как подпоясаны и какой у них взгляд; попросту говоря, будет их оглядывать с головы до ног, а после станет передразнивать перед своими домашними и осмеивать. Точно так же он найдет дурными твою прислугу, твой стол, весь порядок. Еще будет расспрашивать о твоем имуществе: есть ли у тебя то, есть ли другое. Но что много об этом говорить? Если он найдет удобный случай, он будет делать любовные знаки твоей жене, будет на нее смотреть бесстыдны­ми глазами; если может, то и соблазнит ее; если же и нет, то все-таки, когда уйдет, похвастает, чем не следует, а если он не скажет, то враг твой в ссоре с тобой будет о том кричать.

О чтении

Много читай и многому учись. Если не разумеешь, крепись, ибо пос­ле частого перечитывания книги даст тебе Бог разуметь и понять ее. Если не знаешь чего, .спроси о том людей сведущих и не гордись. Ведь из-за этого, из-за нежелания спрашивать и учиться, люди остаются не­веждами. Когда кто-нибудь говорит, дай ему кончить; если это добрая наука, ты .получишь пользу,, если нет — то И тогда получишь пользу, презрев ее. Исследуй писания, как повелел Господь, но не усердствуй в этом попусту. Не спи и не оставайся в доме твоем, когда знаешь, что там змея малая или великая.

(Кекавмен. Стратегикон. С. 163—165)

Басня -«Моряк Был, говорят, у одного моряка сын, и моряк хотел, и его сын» чтобы он обучился грамматике. Поэтому он послал

сына в школу, и через некоторое время сын там обучился грамматике до тонкости. Тогда и говорит юноша отцу: «Ба­тюшка, вот я изучил всю грамматику до тонкости; но теперь мне хочет­ся изучить и риторику». Понравилось это отцу; послал он опять сына в школу, и стал он там настоящим ритором. Вот однажды сидел сын дома и обедал вместе с отцом и матерью, рассказывая им про грамматику и про риторику. Перебил его отец и сказал сыну: «О грамматике слыхал я, что это есть основание всех искусств, и кто ее знает, тот без ошибок может и говорить и писать; а вот в чем сила риторики, я не знаю». Сын в ответ отцу говорит: «Верно ты сказал, отец, что грамматика есть ос­нование всех искусств; но риторика еще того сильнее, потому что она может без труда доказать что угодно, и даже неправду представить прав­дой». Тогда отец сыну говорит: «Ежели в ней такая сила, то поистине она куда как сильна! Но покажи-ка ты мне ее силу вот сейчас!» А слу­чилось так, что на столе у них было два яйца. Отец говорит: «Смотри, нас трое, а яиц на столе два; как сделаешь ты, чтобы их стало три?» А сын ему: «Без труда — с помощью арифметики». «Как же?» — спра-

498

шивает отец. «Сосчитай-ка их еще раз!» — говорит сын. Начал отец их считать и говорит: «Одно, два». А сын ему: «Так ведь один да два как раз и будет три!» Говорит отец: «Верно, сынок; а коли так, то одно съем я, другое твоя мать, а ты ешь то, которое сам изготовил своей риторикой». (Памятники византийской литературы IX—XIV веков. С. 415—416)

Из поэмы «Плач Поэма написана в XV в. неизвестным автором, в ней о падении Кон- описываются захват Константинополя турками, грехи стантинополя»- византийцев, приведшие их к гибели, призывы к хрис­тианскому Западу о помощи.

О государь мой, Константин, как горько ты погибнул!

О, пусть Господь вооружит правителей Европы

На месть святую за тебя, в защиту правой веры.

Вы, сербы скорбные, и вы, усталые валахи,

О нашей вспомните судьбе! Вы, венгры, в вашем горе

О наших вспомните цепях, о муках, о позоре!

Вы, короли, и вы, князья, услышьте эти речи:

Вам ведом долг, святой ваш долг — так будьте же достойными

Всем сердцем рвитеся изгнать язычников отселе,

Единым сонмом гряньте в бой, исполнившись отваги,

Из вашей собственной земли извергните безбожных,

Из христианских рубежей, на радость христианам.

И пусть никто и никогда не ищет др'ужбы с турком,

С турецким псом, поганым псом, неукротимым зверем.

О если б знали вы, как он своей коварной дружбой

И оплетает христиан и, как дракон, глотает!

Он, как антихрист, вышел в мир и топчет в прах народы,

Он цепи рабские надел на попранных ромеев,

И он грозой теперь навис над франкскими краями.

(Плач о падении Константинополя. С. 418)

Историческая проза. Лев Диакон — один из крупнейших византийских Из «Истории» Льва авторов второй половины X в. В десяти книгах сво-Диакона ей «Истории» он описал события современной ему

жизни.

Если и имеется какое-либо из благ, приносящих пользу в жизни, то во всяком случае не меньше, а больше всего оказывает нам услуги, яв­ляется необходимой и полезной история. Она вскрывает разнообраз­ные и многоразличные деяния, которые возникают и естественным по­рядком, под влиянием времени и обстоятельств, и в особенности по про­извольному решению лиц, занимающихся государственными делами, и учит людей одно одобрять и ставить себе в качестве образца, другого же гнушаться и избегать, чтобы не осталось в неизвестности и прово-

499

дилось в жизнь все полезное и ценное и чтобы никто не делал попыток ввергнуть себя в ужасные и вредные начинания.

Таким образом, история словно воскрешает или вдыхает новую жизнь в умершее, не позволяя ему погрузиться и исчезнуть в пучине забвения, и признана важнейшей среди всех полезных людям вещей. В мое время произошло много необычайных и чудесных событий: на небе являлись устрашающие видения, случались ужасные землетрясения, разражались бури, проливались неистовые ливни, бушевали войны и по всей вселенной бродили вооруженные полчища, города и страны сходили со своих мест, так что многим казалось, будто наступает пере­мена жизни и к порогу приближается ожидаемое второе пришествие Бога-спасителя. Я решился не умолчать о полных ужаса и достойных удивления событиях, но поведать о них в назидание потомкам, если провидению не будет угодно уже теперь привести паром жизни к при­стани смерти и изменить Образ мира сего.

Берясь за труд, превышающий мои силы, я хочу, чтобы меня не по­стигла в усердии моем неудача, хочу приблизиться к величию всего случившегося и подобающим образом о нем рассказать.

(Лев Диакон. История. С. 7)

Из «Хронографии»- Михаил Шелл (1018 г. — конец XI в.) — крупнейший Михаила Пселла ученый, писатель, историограф своего времени.

У Романа еще до восшествия на престол среди прочих находился в услужении некий евнух, происхождения простого и низкого, но харак­тера весьма деятельного. Он был еще приближенным самодержца Ва­силия, который доверял ему тайны, и хотя не возводил ни на какие высшие должности, питал к нему искреннее расположение. У него был брат, до начала царствования Романа еще мальчик, затем юноша во цвете лет с пробивающейся бородой. Был он и телом прекрасно сло­жен, и с лицом совершенной красоты, сверкающими глазами и воисти­ну розоволатый. Этого юношу брат представил императору — такова была царская воля, — в то время как тот восседал вместе с императри­цей. Когда оба они вошли, император взглянул на юношу, задал не­сколько коротких вопросов и велел выйти, но остаться во дворце. Что же до его супруги, то пламя, столь же яркое, как и красота юноши, ос­лепило ее глаза, и покоренная царица сразу же впитала в себя от этого сокровенного соития семя любви к нему. Однако до поры до времени ее любовь оставалась для всех тайной.

Не в силах ни отнестись к своей страсти по-философски, ни обуз­дать ее, она часто заговаривала с евнухом, которым раньше пренебре­гала и, начиная издалека, как бы мимоходом заводила речь о его брате, внушала тому надежды и велела посещать ее, когда он только пожела­ет. Юноша же, еще не догадываясь о ее сокровенных желаниях, счел

500

это признаком благоволения и, повинуясь приказу, стал приходить к ней со смиренным и робким видом. Однако стыдливость озаряла его еще большей красотой, красила в пурпур и окружала багряным сияни­ем. Императрица старалась освободить юношу от страха, улыбалась, распрямляла на лбу грозные складки и, как бы намекая на любовь, по­буждала к решительности. Когда же она дала возлюбленному явные доказательства любви, то и он стал отвечать ей тем же, сначала не очень смело, а затем все более откровенно и повел себя, как настоящий влюб­ленный: внезапно обнимал и целовал царицу, гладил ее руки и шею, действуя так, как его вышколил брат. Царица все сильнее льнула к юноше и отвечала на его любовные ласки, а он не испытывал к преста­релой императрице никакого влечения и только зарился на царское достоинство, ради которого был готов на что угодно...

До поры до времени обитатели дворца строили одни только пред­положения и не шли дальше подозрений, но позднее, когда любовь их бесстыдно себя обнаружила, о ней узнали все и происходящее уже ни от кого не оставалось в тайне; начав с поцелуев, они дошли до сожи­тельства, и многие заставали их покоящимися на одном ложе. Он при этом смущался, краснел и пугался, а она даже не считала нужным сдер­живаться, на глазах у всех обнимала и целовала юношу и хвасталась, что не раз уже вкушала с ним наслаждения...

Очевидное для всех оставалось тайной от императора — такой ту­ман застилал ему очи. Хотя его зрачки озаряло сверкание молний, а уши оглушало грохотание грома и он видел молнию и слышал гром, тем не менее сам как бы добровольно закрывал глаза и затыкал уши...

Что же дальше? Тяжелая и необычная болезнь постигла самодерж­ца. Все тело его вдруг подверглось гниению и порче, аппетит исчез, сон быстро отлетел, и все дурное на него наваливалось: жесткость нрава, неуживчивость характера, приступы гнева, ненависти и раздражения, ранее ему неизвестные. Человек с ранней юности общительный, он стал тогда недоступным и замкнутым. Улыбка покинула его вместе с обая­нием души и приятностью нрава, он никому не верил и сам не внушал доверия, подозревал и вызывал подозрение...

Я не могу сказать, причинила ли какое-либо зло императору сама любовная пара и их сообщники, так как не Склонен обвинять, если не располагаю точными сведениями; остальные, однако, согласны в том, что они сначала одурманили императора снадобьями, а потом подме­шивали ему в пищу и черемицу... Император совершал приготовления к нашему общему воскресению... Еще до рассвета он отправился в одну из бань... он бодро шел, чтобы умастить, умыть и специальными сред­ствами очистить свое тело... Совершили ли они какое-нибудь насилие над ним, точно сказать не могу, но те, кто связывает это со всем случив­шимся, утверждают, что, когда самодержец по своей привычке опус­тил голову под воду, они сдавили ему шею и довольно долго держали

501

его в таком положении, а потом отпустили и ушли. Оставшийся внут­ри воздух, придав легкость членам, как пробку, вытолкнул из воды по­чти бездыханное тело, и оно, бесчувственное, вынырнуло на поверх­ность. Немного придя в себя, царь понял, в какой беде очутился, и про­тянул руку, ища поддержки и помощи. Кто-то пожалел его в несчастье, обхватил руками, вытащил из воды и в этом жалком виде водрузил на ложе. На поднявшийся тут крик сбежались люди, среди них Императ­рица без свиты, с выражением глубокой печали на лице. Едва взглянув на мужа, она тотчас ушла, удостоверившись по его виду в близкой кон­чине. А он, глубоко и горестно вздохнув, посмотрел по сторонам и, не в силах вымолвить ни слова, видом своим и движением головы поста­рался выразить волю души. Но никто ничего не мог понять, и он, зак­рыв глаза, задышал все чаще. Затем рот его неожиданно широко рас­крылся, и оттуда вылилась темная, вязкая жидкость, после этого он еще раз или два вздохнул и расстался с жизнью...

Так умер Роман после пяти с половиной лет царствования. Импе­ратрица Зоя, узнав о кончине мужа (при самой смерти она не присут­ствовала), сразу волей небес получила в удел царство, однако власть мало ее заботила и старания она направила на то, чтобы передать ее Михаилу, о котором уже рассказывалось.

(Михаил Шелл. Хронография. С. 28—34)