Быт и нравы

Об одежде Я сопровождала государя и ехала с ним и одной ка-

рете. На этот раз я надела тройное длинное одея­ние — цвет изменялся от желтого к светло-зеленому — и поверх еще одно из легкого алого шелка на лиловом исподе, а так как после назна­чения наследника все женщины при дворе стали носить парадную ки­тайскую накидку, я тоже набросила поверх моего наряда парадное крас­ное карагипу...

С наступлением утра послали людей за Сайгу — карету, слуг, страж­ников. Для встречи с Сайгу государь оделся с особым тщанием: надел светло-желтый кафтан на белой подкладке, затканный цветочным узо­ром, сверху — длинное бледно-лиловое одеяние с узором цветов горе­чавки, и такого же цвета, только чуть потемнее, хакама (разновидность шаровар. — Сост.), тоже на белой подкладке, все густо пропитанное ароматическими снадобьями...

Госпожа Омияин, в темно-сером парчовом монашеском одеянии с вытканными по нему гербами, в темной накидке, сидела у низенькой ширмы таких же темных тонов. Напротив, роскошное тройное красное косодэ принцессы на лиловой подкладке и поверх него синее одеяние были недостаточно изысканны. Ее прислужница — очевидно, ее люби­мица — была в пятислойном темно-лиловом кимоно на светло-лилй-вой подкладке, но без парадной накидки.

(Нидзе. Непрошеная повесть. С. 66—67)

432

О чайной Чай завезли в Японию из Китая в VII веке. В Китае

церемонии его ценили как лекарственное растение, помога-

ющее от усталости, болезни глаз, ревматизма, по­том как утонченное времяпрепровождение. Но такого культа чая, как в Японии, пожалуй, не было ни в одной стране. С чайной церемонией японцев познакомил японский монах Эйсай (1141—1215), который проповедовал дзэн, основав монастырь в самурайской резиденции Ка-макура и в Киото при поддержке самого императора.

В XVI веке в самурайских кругах вошла в моду игра — «чайное со­ревнование». Чай привозили из разных мест. Выпивая чашку чая, уча­стники должны были определить его родину. С тех пор чай полюбился японцам, чаепитие вошло в обычай. Появились знаменитые чайные плантации, вроде той, о которой писал Кавабата, — в районе Удзи воз­ле Киото. И теперь лучшими сортами считается чай, собранный в Удзи или в Сидзуока.

По мере знакомства с дзэн японцы убеждались: «Вкус чая и есть вкус дзэн». То и другое очищает душу и тело. С XV века японские мо­нахи осваивают технику чайного ритуала, в XVI веке она достигает совершенства. Одним из первых изложил суть тя-но ю (искусства чая) Мурата Сюко (1423—1502). Это он ввел японскую чайную утварь. До него ею пренебрегали, предпочитая китайскую. Но Сюко, долгие годы практиковавший дзэн, увидел скрытую красоту простой чайной утва­ри, постигаемую глубинами души.

В год кончины Сюко родился мастер Такэно Дзео (1502—1555). Кажется, он за тем и родился, чтобы продолжить дело Сюко. Дзео счи­тал, что дорогостоящие, особо ценные вещи лишь отвлекают внима­ние, мешают сосредоточиться, противоречат духу дзэн: «для истинно­го чая не нужна утварь»... Предметов должно быть как можно меньше. Он же показал красоту «естественного беспорядка», «красоту безыс­кусного», скажем рассыпанной возле очага золы. К этой кажущейся небрежности, неупорядоченному порядку трудно привыкнуть европей­цу. Лишь постигнув изящество Пустоты, он ощутит благость Покоя чайной церемонии или сада Реандзи в Киото.

Учеником Дзео был прославленный мастер Сэн-но Рикю (1521— 1591), придавший чайной церемонии тот вид, который она сохраняет до сих пор. Это Рикю ввел стиль ваби, охарактеризовав его словом со — грубоватости, простоты. Рикю уменьшил размер чайной комнаты от шести до двух татами, сделал низкий вход, как в рыбачьих хижинах .,. — 60 см в высоту и в ширину. Тот, кто входил, должен был согнуться, мысленно «оставив меч за порогом». Рикю изменил токонома, сделал ее глубже, приглушил освещение. Ниша чайной комнаты располагает­ся как раз напротив входа, и свиток, камень или цветок сразу бросают­ся в глаза, настраивая гостя на определенный лад. Для того он и при­дал чайной утвари стиль ваби, простоты и естественности, чтобы внеш-

433

ний блеск, замысловатый узор не отвлекали внимания на себя. Зато каждая придуманная им вещь неповторима.

Мастера чайной церемонии предпочитали иметь дело с простыми формами, чтобы внешний облик не отвлекал внимания. Вещь ведет ум дальше, она как бы вовсе исчезает из пбля зрения, выполнив свою роль, возбудив едзе, то, что «после чувства» или сверхчувство. Нет ни объек­та, ни субъекта в мире «единого сердца». Мастер начинает ощущать вещь, как ощущает мать свое дитя под сердцем. Идут сердечные токи, без помех, от одного к другому, соединяя все между собой. Гости, хозя­ин, чайная утварь — единый организм, подчиненный единому ритму.

Мастера Японии искали не правильные пропорции, не идеал пре­красного, скажем принцип золотого сечения, а стремились к созданию атмосферы беспрепятственного общения, согласия, естественности.

В атмосфере тишины, покоя, благожелательности человек ощущает себя свободно, не скован правилами, даже правилами этикета. Высшее проявление этикета — его отсутствие, когда все само по себе происходит.

Гости (как правило, пять человек) сначала в сопровождении хозяи­на следуют по дорожке родзи (земля росы) сквозь полумрак сада. Чем ближе к чайному дому (сукия), тем более отдаляются от суетного мира. Подойдя к небольшому бассейну с прозрачной водой, омывают руки и рот. Вход в чайный дом низкий, и гостям приходится буквально впол­зать через него, смиряя свой нрав.

Небольшой по размеру чайный дом разделен на три части: тя-сицу (чайная комната), ерицуки (комната ожидания) и мидзу-я (подсобное помещение). «Низко наклоняясь, один за другим, они проходят в дверь, оставляя обувь на специальном камне. Последний из вошедших задви­гает дверь. Хозяин появляется не сразу. Гости должны привыкнуть к освещению комнаты, внимательно рассмотреть картину в токонома, оценить утонченную прелесть единственного цветка, внутренне почув­ствовать, угадать подтекст церемонии, предлагаемый хозяином. Если в токонома помещен свиток каллиграфии, исполненный методом хи-хаку, то и роспись чашки будет отмечаться такими же свойствами. От­звуком нежных линий осенних трав в букете окажется тонкая изыс­канность рисунка на керамическом блюде типа нэдзумисино.

Только после того как гости освоились с обстановкой, появляется хозяин и глубоким поклоном приветствует гостей, молча садится на­против них, у жаровни, над которой уже заранее подвешен котелок с кипящей водой. Рядом с хозяином на циновке расставлены все необхо­димые предметы: чашка (самая драгоценная реликвия), коробочка с порошком зеленого чая, деревянная ложка, бамбуковый венчик, кото­рым сбивают чай, залитый чуть остуженным кипятком. Тут же стоят керамические сосуды — для холодной воды, для ополаскивания и дру­гие предметы; все старинное, но безукоризненно чистое, и только ковш для воды да льняное полотенце новые, сверкающие белизной».

434

Входя в чайную комнату, где стоит жаровня для чайника, гость ста­новится на колени перед токонома и вежливо кланяется. Затем, держа перед собой складной веер, выражает восхищение висящим в нише ка-кэмоно (свитком). Закончив осмотр, благодарные гости садятся и при­ветствуют хозяина.

Все стадии ритуала проходят в строгом порядке. Присев, гости при­ступают к сладостям. Затем хозяин приглашает их в сад. О начале це­ремонии возвещает гонг — пять и семь ударов (заметьте, это размер танка).

После гонга гости покидают сад и возвращаются в чайную комнату. В комнате теперь светлее, отодвинута бамбуковая штора за окном, а вместо какэмоно в нише — ваза с цветком. Хозяин вытирает чайницу и ложку специальной тканью — фукуса — и моет мешалочку в горячей воде, которую наливает из чайника ковшом. Затем кладет три ложки порошкообразного зеленого чая в чашу, заливает ковшом горячей воды и взбивает чай мешалочкой, пока чай слегка не загустеет. Крепкий зе­леный чай — кои-тя (а именно с него в былые времена начиналась це­ремония) приготавливался из молодых листьев чайных кустов в воз­расте от двадцати до семидесяти и более лет. Главный гость кланяется, ставит чашу на ладонь левой руки, поддерживая правой. Сделав не­большой глоток, оценивает вкус чая; делает еще несколько глотков, вытирает пригубленное место специальной бумагой и передает чашу следующему гостю, который после нескольких глотков отправляет ее дальше, пока, пройдя по кругу, чаша не вернется к хозяину.

(Григорьева Т. Красотой Японии рожденный. С. 353—363)

Об этике самураев Дайдодзи Юдзана (1639—1730) изложил принци­пы «Пути самурая»: «Истинная храбрость заклю­чается в том, чтобы жить, когда правомерно жить; и умереть, когда пра­вомерно умереть.

— К смерти следует идти с ясным сознанием того, что надлежит де­лать самураю и что унижает его достоинство.

— Следует взвешивать каждое слово и неизменно задавать себе во­прос, правда ли то, что собираешься сказать.

— Необходимо быть умеренным в еде и избегать распущенности.

— В делах повседневных помнить о смерти и хранить это слово в сердце.

— Уважать правило «ствола и ветвей». Забыть его — значит нико­гда не постигнуть добродетели, а человек, пренебрегающий добродете­лью сыновней почтительности, не есть самурай. Родители — ствол дре­ва, дети — его ветви.

Самурай должен быть не только примерным сыном, но и верно­подданным. Он не оставит господина даже в том случае, если число вассалов его сократится со ста до десяти и с десяти до одного.

435

На войне верность самурая проявляется в том, чтобы без страха идти на вражеские стрелы и копья, жертвуя жизнью, если того требу­ет долг.

— Верность, справедливость и мужество суть три природные доб­родетели самурая.

— Во время сна самураю не следует ложиться ногами в сторону ре­зиденции сюзерена. В сторону господина не подобает целиться ни при стрельбе из лука, ни при упражнениях с копьем.

— Если самурай, лежа в постели, слышит разговор о своем господи­не или собирается сказать что-либо сам, он должен встать и одеться.

— Сокол не подбирает брошенные зерна, даже если умирает с голо­ду. Так и самурай, орудуя зубочисткой, должен показывать, что сыт, даже если он ничего не ел.

— Если на войне самураю случится проиграть бой и он должен бу­дет сложить голову, ему следует гордо назвать свое имя и умереть с улыбкой, без унизительной поспешности.

— Будучи смертельно ранен, так что никакие средства уже не могут его спасти, самурай должен почтительно обратиться со словами про­щания к старшим по положению и спокойно испустить дух, подчиня­ясь неизбежному.

— Обладающий лишь грубой силой недостоин звания самурая. Не говоря уж о необходимости изучения наук, воин должен использовать досуг для упражнений в поэзии и постижения чайной церемонии.

— Возле своего дома самурай может соорудить скромный чайный павильон, в котором надлежит использовать новые картины — какэ­моно, современные скромные чашки и нелакированный керамический чайник».

(Григорьева Т. Красотой Японии рожденный. С. 373—374)