10. И относительно книг «о душе»...

Однако в книгах «О душе» Аристотель снова становится самим собой, т. е. переходит опять на свой замысловатый и запутанный стиль. Я уж не буду говорить о том, что в первой главе первой книги он обещает обсудить целый ряд вопросов, которые он либо совсем не затрагивает, либо трактует в высшей степени скупо и неудовлетворительно. Но что это за деление во второй главе: Некоторые вещи постигаются при помощи интеллекта, другие — благодаря знанию, третьи — при помощи мнения и, наконец, четвертые— при посредстве чувства?Ведь если он беретинтеллект как способность, то почему он добавляет сюда знание, которое есть лишь вспомогательное состояние интеллекта? А уж если надо было добавить знание, то почему он не включил сюда также мудрость, искусство и т. п.? Если же он берет интеллект как состояние, то почему он с тем же основанием не упоминает о мудрости, благоразумии и искусстве, которые тоже суть состояния? Неуместна и его критика в третьей главе, направленная против тех, кто утверждает, что душа движется сама по себе. Его возражения касаются, безусловно, местного движения, между тем как критикуемые им мыслители преимущественно имели в виду движение интеллекта и воли. Утверждая в четвертой главе, что душа не есть гармония, ибо она не пропорция и не сочетание, образующееся в результате смешения, он этого положения не доказывает. В пятой главе он намечает целый ряд трудностей по вопросу о единстве

==115

души, однако явно их не разрешает. На каком, далее, основании делит он в первой главе второй книги род субстанции (если только это род) на материю, форму и на сложное? Разве это одноименные и подчиненные одному роду виды? Я уже не говорю о том, как блестяще он приходит к заключению, что душа есть акт тела. Я хотел бы лишь обратить внимание на то, как превосходно он объясняет внутреннюю природу души в своем знаменитом определении: Душа есть первичный акт физического, органического тела и т. д.Хотя этим определением он, несомненно, показывает, кчему относится {душа},попробуй, однако, вникнуть в это определение и познать из него,что она такое.Может быть, ты поймешь это, когда дойдешь до его доказательства, что душа есть то,чем было тело,—доказательства, которое он осуществляет при помощи замечательного сравнения с глазом и секирой. Обрати особое внимание на это сравнение. И не подчеркнул ли сам Аристотель несостоятельность такого рода определения, сказав в заключение:Кроме того, не совсем ясно, есть ли душа акт тела, как кормчий — акт своего судна. Так мы образно определяем и описываем душу. Конечно, эти слова в достаточной мере изобличают, насколько поверхностно определение, которое аристотелики так превозносят. Далее, чтобы у тебя не оставалось никаких сомнений насчет того, что понимает Аристотель под словамиобразно говорить, описывать, определять,обрати только внимание на конец четвертой главы.Здесь,говорит он,образно сказано о том, что такое питание, впоследствии же это надо будет показать точнее.Затем во второй главе при помощи громоздкой конструкции он пытается показать, на чем основано предложенное им определение. Но обрати внимание, что (на самом деле] он показывает это путем всего лишь еще одного определения:Душа есть то, благодаря чему мы прежде всего живем, чувствуем и т. д.;это определение и не точнее первого (ибо Аристотель не объясняет, как следует понимать этоблагодаря чему мы прежде всего живем),и может с тем же правом в свою очередь доказываться с помощью другого определения. В шестой главе он дает

==116

неудовлетворительное деление общего чувственного начала, делая его видами только величину, очертания, число, движение и покой. Не говоря уж о том, что число относится скорее к внутренней функции, а покой (по крайней мере как многие полагают) есть не что иное, как лишенность, разве видов [общего чувственного начала] не значительно больше, например: шероховатое, гладкоеи т. п.? В седьмой главе стоит обратить внимание на весьма примечательные и ясные определениявидимого, цвета, прозрачного, света и т. д. Ачто ото за сравнение в восьмой главе?Как без света нельзя видеть цветов, так без звука не отличишь высокого от низкого.В четвертой главе третьей книги он говорит, что следует выяснить причину, почему наш ум не мыслит постоянно; однако он эту причину не объясняет. И что это, хотел бы я знать, за различение действенного и страдательного интеллекта в четвертой и пятой главах? И разве не великолепна оговорка, которую он делает в девятой главе:Природа не делает ничего лишнего и не допускает отсутствия чего-то необходимого, кроме как у существ увечных и несовершенных.Я не останавливаюсь, наконец, на том, как хитро он скрывает (и притом нередко) свое незнание причин. Как только появляется надежда, что он приведет какую-нибудь причину, он тут же говорит:А по какой причине — это уже другой разговор —и немедленно увиливает и переходит к другому вопросу, как, например, в седьмой и восьмой главах второй книги и в других местах.