II. Чтение отрывка, приведенного в учебнике.

III. Словарная работа.

Повторяется понятие о трагедии как о жанре драматургии. Ученикам предлагается прочесть и выписать определение трагедии (стр. учебника 410 (II-238, НИ) в свой словарик.

Вариант работы: сопоставление определений трагедии в различных словарях: словарь литературоведческих терминов или словарь юного филолога.

— Есть ли в пьесе личная драма? У каких персонажей? А общественная катастрофа?

Важно прийти вместе с детьми к пониманию, что «Борис Годунов» — пьеса не только о личной трагедии царя-преступника, но и народа, ввергнутого по его вине в пучину бед и испытаний.

IV. Рассмотрение характеров.

1. Пимена.

— С помощью каких средств автор рисует образ летописца?

(— его (Пимена) собственные слова (учащиеся находят примеры); — раздумья и размышления Григория (также примеры)).

— Прав ли Григорий, сравнивая Пимена с дьяком, который «не ведает ни жалости, ни гнева»?

— Каким предстает перед нами образ Пимена? Особенности речи летописца.

— Только ли царей винит в преступлениях Пимен? («Прогневали мы Бога, согрешили...»).

2. Отрепьева.

— Можно ли назвать сон Григория вещим? Как сон Григория раскрывает его честолюбивые замыслы?

(Москва видится ему «с высоты».)

— Какими чувствами проникнуто его отношение к прошлой блестящей жизни Пимена при дворе Ивана Грозного?

— Какие слова Григория говорят о том, что он готов продолжать цепь преступлений?

(«... Зачем и мне не тешиться в боях,

Не пировать за царскою трапезой?»;

«А мой покой бесовское мечтанье тревожило,

И враг меня мутил…»)

Учащиеся с помощью учителя находят, как выражается отношение автора к своим героям и к самозванству?

Пимен.

Читается вопрос № 1 на стр. 67 (I-84, НИ).

Задание ученикам: подтвердите текстом те черты, которые Пушкин хотел подчеркнуть в летописце: «простодушие», «умилительная кротость», мудрость и усердие.

Отрепьев.

— Какие черты мы замечаем в Григории? Подтвердите текстом.

(Жажда власти, стремление к богатству, неразборчивое честолюбие).

— Мог ли, по-вашему, автор симпатизировать им?

(Нет, самозванство по Пушкину безнравственно и жестоко. Приводятся примеры из текста.)

V. Выразительное чтение отрывка по ролям.

Работа с текстом. Задание учебника # 3на стр. 68 (I-85, НИ)

V. Работа с лексикой.

Как вариант, может быть предложено сильным учащимся как задание на дом или как опережающее задание перед этим уроком.

Найдите в словаре (Даля или Ожегова) или вспомните определение следующих архаизмов: днесь, присно, смирять, отрок, келья, сетовать, блаженство, клобук, послушанье.

Домашнее задание.

1. Приготовить выразительное чтение отрывка;

2. Прочитать повесть «Станционный смотритель».

3. Написать сочинение-миниатюру по любой иллюстрации к пьесе (см. задание № 7, стр. 68 (I-85, НИ)) «Характер Пимена в моем представлении и в представлении художника»;

4. Сделать иллюстрацию к сцене в Чудовом монастыре.

Информация для преподавателя

Из писем А. С. Пушкина.

Письмо к издателю «Московского вестника»

<...>Вы читали в первой книге «Московского вестника» отрывок из «Бориса Годунова», сцену летописца. Характер Пимена не есть мое изобретение. В нем собрал я черты, пленившие меня в наших старых летописях: простодушие, умилительная кротость, нечто младенческое и вместе мудрое, усердие, можно сказать набожное, к власти царя, данной ему Богом, совершенное отсутствие суетности, пристрастия — дышат в сих драгоценных памятниках времен давно минувших, между коими озлобленная летопись князя Курбского отличается от прочих летописей, как бурная жизнь Иоаннова изгнанника отличалась от смиренной жизни безмятежных иноков.

Мне казалось, что сей характер всё вместе нов и знаком для русского сердца; что трогательное добродушие древних летописцев, столь живо постигнутое Карамзиным и отраженное в его бессмертном создании, украсит простоту моих стихов и заслужит снисходительную улыбку читателя; что же вышло? Люди умные обратили внимание на политические мнения Пимена и нашли их запоздалыми; другие сомневались, могут ли стихи без рифм называться стихами. Г-н З. предложил променять сцену «Бориса Годунова» на картинки «Дамского журнала». Тем и кончился строгий суд почтенней шей публики.

<...> Воспитанные под влиянием французской литературы, русские привыкли к правилам, утвержденным ее критикою, и неохотно смотрят на всё, что не подходит под сии законы. Нововведения опасны и, кажется, не нужны.

Хотите ли знать, что еще удерживает меня от напечатания моей трагедии? Те места, кои в ней могут подать повод применениям, намекам, allusions. Благодаря французам мы не понимаем, как драматический автор может совершенно отказаться от своего образа мыслей, дабы совершенно переселиться в век, им изображаемый». 1827 г.

Письмо о «Борисе Годунове»

<...> По примеру Шекспира я ограничился развернутым изображением эпохи и исторических лиц, не стремясь к сценическим эффектам, к романтическому пафосу и т. п. Стиль трагедии смешанный. Он площадной и низкий там, где мне приходилось выводить людей простых и грубых <...> Меня прельщала мысль о трагедии без любовной интриги. Но, не говоря уже о том, что любовь весьма подходит к романтическому и страстному характеру моего авантюриста, я заставил Дмитрия влюбиться в Марину, чтобы лучше оттенить ее необычайный характер. У Карамзина он лишь бегло очерчен. Но, конечно, это была странная красавица. У нее была только одна страсть честолюбие, но до такой степени сильное и бешеное, что трудно себе представить. Посмотрите, как она смело переносит войну, нищету, позор, в то же время ведет переговоры с польским королем как коронованная особа с равным себе и жалко кончает свое столь бурное и необычайное существование. Я уделил ей только одну сцену, но я еще вернусь к ней, если Бог продлит мою жизнь <...>

Гаврила Пушкин — один из моих предков, я изобразил его таким, каким нашел в истории и в наших семейных бумагах. Он был очень талантлив — как воин, как придворный и особенно как заговорщик <...>

Я намерен также вернуться и к Шуйскому. Он представляет в истории странную смесь смелости, изворотливости и силы характера. Слуга Годунова, он одним из первых бояр переходит на сторону Дмитрия. Он первый вступает в заговор, и он же, заметьте, сам берется выполнить всё это дело, кричит, обвиняет, из предводителей становится рядовым воином; Он готов погибнуть, Дмитрий милует его уже на лобном месте, ссылает и с тем необдуманным великодушием, которое отличало этого милого авантюриста, снова возвращает ко двору и осыпает дарами и почестями. Что же делает Шуйский, чуть было не попавший под топор и на плаху? Он спешит создать новый заговор, успевает в этом, заставляет себя избрать царем и падает — и в своем падении сохраняет больше достоинства и силы духа, нежели в продолжение всей своей жизни.

В Дмитрии много общего с Генрихом IV. Подобно ему он храбр, великодушен и хвастлив, подобно ему равнодушен к религии — оба они из политических соображений отрекаются от своей веры, оба любят удовольствия и войну, оба увлекаются несбыточными замыслами, оба являются жертвами заговоров <...>

Письмо мое вышло гораздо длиннее, чем я хотел. Прошу вас, сохраните его, так как оно понадобится, если черт меня попутает написать предисловие. 1829 г.

Наброски предисловия к трагедии «Борис Годунов»

С отвращением решаюсь я выдать в свет свою трагедию, и хотя я вообще всегда был довольно равнодушен к успеху иль неудаче своих сочинений, но, признаюсь, неудача «Бориса Годунова» будет мне чувствительна, а я в ней почти уверен. Как Монтань, могу сказать о своем сочинении: C’est une oeuvre de bonne foi (Это добросовестное произведение — франц.).

Писанная мною в строгом уединении, вдали охлаждающего света, трагедия сия доставила мне всё, чем писателю насладиться дозволено: живое вдохновенное занятие, внутреннее убеждение, что мною употреблены были все усилия, наконец, одобрения малого числа людей избранных.

Трагедия моя уже известна почти всем тем, коих мнениями я дорожу. В числе моих слушателей одного недоставало, того, кому обязан я мыслию моей трагедии, чей гений одушевил и поддержал меня; чье одобрение представлялось воображению моему сладчайшею наградою и единственно развлекало меня посреди уединенного труда.

Изучение Шекспира, Карамзина и старых наших летописей дало мне мысль облечь в драматические формы одну из самых драматических эпох новейшей истории. Не смущаемый никаким иным влиянием, Шекспиру я подражал в его вольное и широком изображении характеров, в небрежном и простом составлении планов, Карамзину следовал я в светлом развитии происшествий, в летописях старался угадать образ мыслей и язык тогдашнего времени. Источники богатые! Умел ли ими воспользоваться – не знаю, по крайней мере, труды мои были ревностны и добросовестны.

Долго не мог я решиться напечатать свою драму. Хороший иль худой успех моих стихотворений, благосклонное или строгое решение журналов о какой-нибудь стихотворной Повести доныне слабо тревожили мое самолюбие. Критики слишком лестные не ослепляли его. Читая разборы самые оскорбительные, старался я угадать мнение критика, понять со всевозможным хладнокровием, в чем именно состоят его обвинения, — И если никогда не отвечал я на оные, то сие происходило не из презрения, но единственно из убеждения, что для нашей литературы il est indifferent (безразлично — франц.), что такая-то глава «Онегина» выше или ниже другой. Но, признаюсь искренно, неуспех драмы моей огорчил бы меня, ибо я твердо уверен, что нашему театру приличны народные законы драмы Шекспировой, а не придворный обычай трагедии Расина и что всякий неудачный опыт может замедлить преобразование нашей сцены.

<...> Нашед в истории одного из предков моих, игравшего важную роль в сию несчастную эпоху, я вывел его на сцену, не думая о щекотливости приличия, con amore (с любовью — итал.), но безо всякой дворянской спеси. Изо всех моих подражаний Байрону дворянская спесь была самое смешное. Аристокрацию нашу составляет дворянство новое; древнее же пришло в упадок, права его уровнены с правами прочих состояний, великие имения давно раздроблены, уничтожены и никто, даже самые потомки и проч. — Принадлежность старой аристокрации не представляет никаких преимуществ в глазах благоразумной черни, и уединенное почитание к славе предков может только навлечь нарекание в странности или бессмысленном подражании иностранцам.

Дух века требует важных перемен и на сцене драматической. Может быть, и они не удовлетворят надежды преобразователей.

Поэт, живущий на высотах создания, яснее видит, может быть, и недостаточную справедливость требований, и то, что скрывается от взоров волнуемой толпы, но напрасно было бы ему бороться. Таким образом, Lopez de Vega [Лопе де Вега], Шекспир, Расин уступали потоку; но гений, какое направление ни изберет, останется всегда гений — суд потомства отделит золото, ему принадлежащее от примеси...