3.14.5. Экологический детерминизм (Дж. Кларк, Дж. Стюард, м. Харрис, э. Ле Руа Ладюри, э.С. Кульпин и др.)

Л. Уайт, выдвигая на первый план технику, рассматривал ее, как и всю культуру в целом, в качестве средства, при помощи которого общество приспосабливается к окружающей его природной среде. Но понятие среды не играло в его концепции сколько-нибудь существенной роли.

Зато в построениях других исследователей, большей частью тоже из числа этно¬логов, оно выступило па первый план. Развиваемые ими концепции, будучи генетиче¬ски связанными с географическим детерминизмом, в то же время в целом ряде аспек¬тов отличались от него. Своеобразным связующим звеном между географическим детерминизмом и этим новым направлением были труды Ф. Ратцеля, прежде всего его работа «Земля и жизнь» (русск. переводы: Т. 1. СПб., 1905; Т. 2. 1909 и др.).

Разрабатывая понятие внешней среды, все эти ученые исходили из данных эколо¬гии, которая, возникнув в качестве науки чисто биологической, в дальнейшем стала включать в себя и такие разделы, как социальная экология. Важнейшим понятием этой науки является категория экологической системы (экосистемы), под которой по¬нимается единый комплекс, состоящий из множества как живых, биотических (орга¬низмы и их сообщества), так и косных, абиотических экологических компонентов. Все эти компоненты связаны между собой многообразными связями, включая причинно-следственные, обмен веществ и распределение потока энергии. Экосистемы образуют иерархию, низшими звеньями которой являются биогеоценозы, а высшим — биосфера Земли.

Исследуя конкретную экосистему, экологи выделяют те или иные живые орга¬низмы и их сообщества в качестве центрального объекта, и тогда вся остальная сово¬купность экологических компонентов (включая все другие организмы и сообщества) выступает по отношению к ним как среда их обитания. Таким образом, среда включает

2.31 Тоффлер а. Футуршок. СПб., 1997. С. 21. 2з8 Там же. С. 25.

m Toffler А. Previews and Premises. New York, 1983. Р. 208.

в себя все абиотические экологические компоненты и те из биотических, которые в данном случае не выступают в качестве центрального объекта.

Все эти понятия экологии были заимствованы частью обществоведов и положены в основу их представлений о развитии общества. В созданных ими концепциях каж¬дый социоисторический организм выступал в качестве компонента той или иной эко¬системы, а совокупность всех остальных ее элементов представала как среда его оби¬тания. Если не все, то по крайней мере многие из этих ученых в понятие среды данного социора включали и все остальные социоисторические организмы, принадлежавшие, по их мнению, к данной экосистеме.

Чтобы существовать, социоисторический организм должен приспособиться к сре¬де, сбалансировать свои отношения со всеми остальными ее компонентами, прежде всего с теми, которые имеют жизненно важное для него и его членов значение. Если равновесие со средой по тем или иным причинам нарушается, то возникает кризис, который ставит под угрозу существование как социора, так и его членов. Чтобы про¬должать нормальное существование, члены социоисторического организма должны принять меры к разрешению кризиса, восстановить, причем теперь на новой основе, его баланс со средой. Средство восстановления нарушенного равновесия — измене¬ние культуры, прежде всего техники и технологии, а также и форм хозяйства. Как мы уже видели, в довольно абстрактной форме подобного рода идеи излагались в работах К. Каутского и Н.И. Бухарина (3.13.3).

Подобного рода концепций существует множество. В одних главный упор делает¬ся на среду. Основная их идея заключается в том, что в основе изменения общества лежат изменения окружающей среды, прежде всего природной. Такие концепции харак¬теризуются обычно как экологический детерминизм, средовой детерминизм. Другое на¬звание — епухгопте^аИзт (от англ. environment — среда), что по-русски чаще всего передается как энвайронментализм, хотя правильно было бы — инвайронментализм.

В других концепциях природная среда и технология (или природная среда и хозяйство) в целом выступают как во многом равноправные факторы, взаимодействие которых и обеспечивает развитие общества. Еще в ряде концепций в качестве решаю¬щей силы выступает технология или даже хозяйство либо экономика в целом. Но всегда при этом и технология, и хозяйство или экономика в целом рассматриваются как способы приспособления к среде.

Иногда в некоторых концепциях ко всем названным выше факторам добавляется и демографический, и ему тогда нередко отводится ведущая роль. Рост населения требует увеличения количества энергии и ресурсов, поступающих в общество из внешней среды, ведет к нарушению равновесия между ним и средой. Чтобы обеспечить такой приток и восстановить равновесие, необходимо развитие техники, изменение системы хозяйства, а нередко и всей социальной организации. В результате рост населения дает толчок к развитию общества. Пример такого подхода был уже приведен в разделе о демографи¬ческом детерминизме — это концепция «экологический экспансии» О. Дугласа.

Английский археолог Джон Грэм Дуглас Кларк (1907 —1995) в книге «Доисто¬рическая Европа: Экономический очерк» (1952; русск. перевод: М., 1953) придержи¬вался взгляда, что «экономика всякого общества в любое время неизбежно является продуктом какого-то установившегося соотношения между состоянием культуры и окружающей природой» .240 Это равновесие может быть нарушено в результате изме-

><о Кларк Дж.Г Д. Доисторическая Европа Экономический очерк. М., 1953. С. 19.

нения природных условий, роста населения или культурных перемен. Чтобы его вос¬становить, необходимы изменения в экономике. Именно так он объясняет переход населения Европы от «доистории!; к «истории!;.

Провести грань между всеми этими концепциями трудно: они незаметно перехо¬дят друг в друга. Поэтому нередко все концепции, в которых в качестве если не единственного, то важного фактора развития общества выступает среда, характеризу¬ют как экологический детерминизм.

Примером не столько средового, сколько техно-средового детерминизма может по¬служить концепция уже упоминавшегося выше американского этнолога Дж. Стьюарда, изложенная в его книге «Теория культурных изменений. Методология многолинейной эволюции» (1955). Сам автор отмежевывается и от географического, и от средового (инвайронментального) детерминизма, предпочитая называть свое учение культурной экологией. Другой американский этнолог Марвин Харрис в книге «Подъем антрополо¬гической теории. История теорий культуры!; (1968) называет свою концепцию техно-экономо-экологическим или демо-техно-экономо-экологическим детерминизмом.

Идея хозяйственно-экологического детерминизма была заимствована у зарубеж¬ных ученых и некоторыми отечественными этнографами. Пример — книга Софьи Александровны Маретиной «Эволюция общественного строя у горных народов Севе¬ро-Восточной Индии!; (М., 1980). «В Северо-Восточной Индии, — говорится в ней, — хозяйство горных народов как сфера их общественной организации составляет одно из звеньев цепи «среда — хозяйство — социальная структура». Хозяйство в значи¬тельной степени определяется возможностями среды и в свою очередь оказывает ак¬тивное воздействие на последнюю. Нарушение привычного баланса между ними неза¬медлительно сказывается на всей общественной структуре, которая именно от этой хозяйственной базы получает основной импульс для трансформации!;. 241

Поборниками всех вариантов экологического и техно-экологического детерми¬низма были чаще всего этнологи, которые имели дело с небольшими по размеру демо-социальными организмами. Поэтому все подобного рода подходы развивались в рам¬ках т.н. экологической (инвайроменталыюй) антропологии, или этнической экологии.

Но и историки не остались в стороне. Подход очень близкий к экологическому

развивается в работах французского историка Эмманюэля Ле Руа Ладюри «Крестья-

не Лангедока!; (1966) и «История климата с 1000 года» (1967; русск. перевод: Л.,

1971). Попытку использовать своеобразный вариант хозяйственно-экологического

детерминизма для объяснения истории геосоциальных организмов мы находим в ра-

ботах российских востоковедов Э. С. Кульпина «Человек и природа в Китае» (М.,

1990), «Социоестественная история: Предмет, метод, (М., 1992), «Путь

России» (М., 1995), «Бифуркация Запад-Восток» (М., 1996) и Дмитрия Борисовича Прусакова «Природа и человек в Древнем Египте» (М., 1999) и др.

3.14.6. Классический волюнтаризм (Т. Карлейль, П.Л. Лавров, Н.В. Шелгунов, Х. Ортега-и-Гассет, К. Поппер, Л. Мизес и др.)

Взгляд, согласно которому развитие истории определяется разумом и волей от¬дельных людей, исчезнувший или, точнее, оттесненный на задний план в результате

241 Маретина С. А. Эволюция общественного строя у горных народов Северо-Восточной Индии. М.,

1980. С. 41.

великих потрясений конца XVIII — начала XIX вв. в последующем вновь начал обретать влияние. Одним из крупнейших апологетов исторического волюнтаризма в XIX в. был британский мыслитель Томас Карлейль (1795 — 1881), автор книги «Герои, почитание героев и героическое в истории. (1841; послед. русск. изд.: Карлейль Т. Теперь и прежде. М., 1994).

« ...Всемирная история, — писал он, — история того, что человек совершил в этом мире, есть, по моему разумению, в сущности, история великих людей, потрудившихся здесь, на Земле... Все, содеянное в этом мире, представляет, в сущности, внешний мате¬риальный результат, практическую реализацию и воплощение мыслей, принадлежа¬щих великим людям, посланным в этот мир. История этих последних составляет поис¬тине душу всей мировой истории».2 42

Однако никто из приверженцев волюнтаристического взгляда на историю не мог выдержать его до конца последовательно. Не представлял исключения и Т. Кар¬лейль. В той же самой книге он писал и о том, что великие люди были призваны своим временем, что они осуществляли то, к чему стремилась вся масса людей.243 Тем самым он фактически признавал, что существуют какие-то объективные факторы, обусловли¬вавшие характер эпохи и желания масс людей. Но рассматривать эти факторы он не пожелал, ибо в таком случае его концепция рухнула бы.

То же противоречие пронизывает работу уже упоминавшегося русского мысли¬теля П.Л. Лаврова «Исторические письма» (1868 — 1869 —1891; послед. изд.: Лавров ПЛ. Философия и социология. Т. 2. М., 1965). С одной стороны, он пишет, что « ... Как ни мал прогресс человечества, но и то, что есть, лежит исключительно на критически мыслящих личностях; без них он безусловно не возможен; без их стремления распро¬странить его он крайне не прочен»^4 С другой стороны, он же вынужден признать, что «культура общества есть среда, данная историей для работы мысли и обусловливаю¬щая возможное для этой работы в данную эпоху с такой же неизбежностью, с каковой во всякое время ставит пределы этой работе неизменный закон природы».

В результате он оказывается в своеобразном кругу: культура обусловливает мысль, а последняя изменяет культуру. «История мысли, обусловленной культурой, в связи с историей культуры, изменяющейся под влиянием мысли, — вот вся история цивилиза¬ции., — таков его конечный вывод.

Но особо противоречивыми в этом отношении являются взгляды русского публи¬циста и общественного деятеля Николая Васильевича Шелгунова (1824 —1891). В своей статье «Историческая сила критической личности», представляющей отклик на «Исторические письма» П.Л. Лаврова, он, полностью признавая правоту последнего, писал: «Но так как историю ведет лишь умственный элемент человечества, а предста¬вителями умственного элемента являются те счастливцы, которые «куплены ценою прогресса., то ясно, что и будущий прогресс ведут они, и личность их является руково¬дящей и двигающей силой ».24? Это было сказано в 1870 г.

2<2 Карлейль Т Герои, почитание героев и героическое в истории / / Т Карлейль Теперь и прежде. М., 1994 С 6

243 Там же С 6, 15

Лавров П Л Исторические письма / / Избр. соч. на социально-политические темы. Т. 1. М., 1934 С. 227.

24s Там же С. 244. :Ш Там же.

м' Шелгунов Н. В. Историческая сила критической личности / / Соч .. 2-еизд. Т. 2. СПб., 1895. С. 414.

Но двумя годами раньше Н.В. Шелгунов в работе «Социально-экономический фатализм» утверждал: «Социально-экономический фатализм есть сила роковая: ничто не может устоять против нее: как она вела человечество до сих пор, так поведет она его вперед в будущем»^48 И не следует думать, что за эти два года его взгляды кардинально изменились. Через два года после отклика на книгу П.Л. Лаврова, в котором отстаивал¬ся волюнтаризм, появилась его статья «Фатализм исторического процесса». « ... Про¬гресс, — говорилось в ней, — к сожалению, идет не путем сознания. Люди, стоящие во главе так называемых исторических событий, так же мало знают, что им делать, как и покорные люди, которыми они повелевают... Людская бессознательность исключала до сих пор возможность другого прогресса, кроме фаталистического».249

Таким образом, во взглядах Н.В. Шелгунова причудливо сочетались такие взаи¬моисключающие представления о ходе истории, как волюнтаризм и фатализм. И, по-видимому, ни тот, ни другой взгляд полностью его не удовлетворяли, в особенности волюнтаристский. Отсюда его метания. Собственно волюнтаризм как его самого, так и ПЛ. Лаврова, был обусловлен одной единственной причиной — стремлением обосно¬вать необходимость активной революционной деятельности в условиях, когда не было массового революционного движения.

Обычно к числу сторонников волюнтаристического взгляда на историю относят и такого видного русского мыслителя, как Николай Константинович Михайловский (1842—1904), чаще всего ссылаясь при этом на его работу «Герои и толпа» (1882. Соч. Т. 2. СПб., 1896; Избр. труды по социологии. Т. 2. СПб., 1998). Но ее содержа¬ние не дает оснований для такого вывода.

Как подчеркивает сам Н.К Михайловский, в этой работе он не рассматривает вопрос о роли личности в истории. В центре внимание его отношение между толпой, массой и человеком, под влиянием которого она находится и за которым следует. И ту проблему он поставил и исследовал за 8 лет до появления книги Габриэля Тарда (1843 — 1904) «Законы подражания» (1890), которому обычно отдают приоритет.

Один из историков философской мысли, стремясь доказать волюнтаризм Н.К Ми¬хайловского, ссылается на одно из мест в другой его работе, где, как этот автор утверж¬дает, говорится, что ставить человека в зависимость от необходимости, закономерности общественного развития «значит унижать его человеческое достоинство, превращать его в машину, которая не ведает, что творит».250 Такая мысль действительно изложена на этой странице данной работы и процитированные слова на самом деле взяты оттуда, но только эта идея принадлежит вовсе не Н.К Михайловскому. ОН просто излагает чужой ВЗГЛЯД, а затем подвергает его критике.25'

Собственные взгляды Н.К Михайловского на роль личности в истории лучше всего изложены в его статье «Граф Бисмарк» (1871). «История, — писал он, — управ¬ляется общими постоянными законами, но не они составляют прямую, непосредствен¬ную причину человеческих действий. Человек действует под напором той сети усло¬вий, среди которых ему приходится жить, а эта сложная, постоянно в известных преде¬лах колеблющая, постоянно изменяющаяся, то отливающая, то приливающая сеть под¬чинена общим, простым и постоянным законам. И независимость человека от общих

24е Социально-экономический фатализм / / Там ж. С. 254.

2<9 Шелгунов Н. Б. Фатализм исторического процесса / / Соч. 2-е изд. Т. 1. СПб., 1895. С. 490.

250 История философии. Т. 4. М., 1959. С. 40.

251 См. Михайловский Н.К. Аналитический метод в обществеииых науках / / Соч. . Т. 1. СПб.

1896. С. 367.

законов истории, и его зависимость от ближайшего сочетания причин — относитель¬ны. С одной стороны, есть в истории течения, с которыми человеку, будь он семь пядей во лбу, бороться невозможно. С другой, человек, получив причинный толчок от данной комбинации фактов, становится к ней сам в положение причинного деятеля и может влиять на нее более или менее сильно. Сознательная деятельность человека есть та¬кой же фактор истории, как стихийная сила почвы или климата. Общие, простые и постоянные исторические законы намечают пределы, за которые деятельность лично¬сти ни в коем случае преступить не может... Общими законами истории определяется тот порядок, в котором исторические фазисы следуют друг за другом. В этом отноше¬нии все тянущие в разные стороны усилия отдельных личностей в среднем выводе и в окончательном результате нейтрализуются. Но не то мы видим в отношении скорости, с которой исторические фазисы идут друг другу на смену. Здесь главным образом и сказывается значение индивидуальной деятельности. Бессильная вырыть новое русло для истории, личность может, однако, при известных условиях временно запрудить историческое течение или ускорить его быстроту... Итак, то обстоятельство, что в истории время от время являются личности, накладывающие свою индивидуальную печать, вовсе не противоречит законосообразности истории: общие законы заведуют порядком исторического движения, личности влияют на его скорость ... Для того, что¬бы личность могла давать тон истории, набросить свой личный колорит на эпоху, тре¬буется, разумеется, чтобы она сама попала в тон, чтобы было нечто общее между ее задачами и средой, в которой ей приходится действовать ».252

Волюнтаризма здесь нет. Единственное, в чем можно упрекнуть Н.К. Михайлов¬ского, так это в том, что говоря о объективных движущих силах истории, он ни в этой, ни в других своих работах ничего конкретного сказать о них не может. Будучи уверен в их существовании, он ничего о них не знает.

Отмеченная выше непоследовательность во взглядах характерна не только ДЛЯ Т. Карлейля, П.Л. Лаврова и Н.В. Шелгунова, но и вообще почти для всех мыслите¬лей, которые либо прямо отстаивают волюнтаризм, либо так или иначе склоняются к нему.

При всей сумбурности и противоречивости взглядов Фридриха Ницше (1844 — 1900) на историю в них отчетливо пробивается струя волюнтаризма. Критикуя взгляд, согласно которому в центре внимания историка должны быть массы и законы их дви¬жения, Ф. Ницше в работе «О пользе и вреде истории для жизни» (1874; мн. русск. переводов) писал: «Массы представляются мне достойными внимания только в трех отношениях: прежде всего, как плохие копии великих людей, изготовленные на пло¬хой бумаге со стертых негативов, затем, как противодействие великим людям и, нако¬нец, как орудия великих людей; в остальном же побери их черт и статистика!»^53

Эклектическая смесь волюнтаризма и провиденциализма обнаруживается в тру¬де итальянского философа, историка и публициста Бенедетто Кроче (1866 — 1952) «Теория и история историографии» (1915; русск. перевод: М., 1998).

Из мыслителей ХХ в. к волюнтаристическому пониманию истории склонялся Хосе Ортега-и-Гассет (1883 — 1955). «В хорошо организованном обществе, — писал оп в работе «Восстание масс» (1930), — масса не действует сама по себе. Такова ее роль. Она существует для того, чтобы ее вели, наставляли и представительствовали за

Михайловский Н.К. Граф Бисмарк / / Соч.. Т 6 СПб., 1897. С. 101-102.

Ницше Ф. О пользе и вреде истории для жизни / / Соч. в 2-х т. Т. 1. М., 1990. С. 219.

нее, пока она не перестанет быть массой или, по крайней мере, не начнет к этому стремиться. Но сама по себе осуществлять это она неспособна. Ей необходимо следо¬вать чему-то высшему, исходящему из избранных меньшинств. Можно сколько угод¬но спорить, кем должны быть эти избранные, но то, что без них — кем бы они ни бы¬ли — человечество утратит основу своего существования, сомнению не подлежит, хотя Европа вот уже столетие, подобно страусу, прячет голову под крыло в надежде не видеть очевидного. Это не частный вывод из ряда наблюдений и догадок, а закон социальной «физики», под стать НЬЮТОНОВЫМ по своей непреложности».254 И конечно же испанский философ не может, как и большинство поборников волюнтаризма в истории, быть последовательным. Великие люди, по его мнению, чтобы добиться успе¬ха, должны слышать «подземный гул истории»^55

Согласно точке зрения уже известного нам К. Поппера, заниматься поисками действующих в истории сил могут только сторонники историцизма — направле¬ния абсолютно несостоятельного^6 И сам он этим не занимается. Но полностью обой¬тись без каких-либо представлепий о факторах исторического развития невозможно. И К. Поппер, сам того четко не осознавая, высказывается по этому вопросу.

Одно из практически предлагаемых им решений — волюнтаризм. К. Поппер возмущен историцизмом, который «близок К вере в социальные и политические чудеса, отрицая за человеческим разумом силу сотворения более разумного мира».251 В пику историцистам он провозглашает: «Будущее зависит от нас, и над нами не довлеет никакая историческая необходимость»^8 Вот как он характеризует взгляд на исто¬рию своего единомышленника. «Оп верит, что человек — хозяин своей судьбы и что мы можем влиять па историю или измепять ее соответственно с нашими целями, по¬добно тому, как мы уже изменили лицо земли. Он не верит, что эти цели навязаны нам условиями или тенденциями истории, но полагает, что они выбираются или даже со¬здаются нами самими, подобно тому, как мы создаем новые идеи, новые произведения искусства, новые дома или новую технику».254

Но вполне понятно, что волюнтаристическую точку зрения он не может провести до конца последовательно. « ...Наши институты и традиции, — пишет К. Поппер в другом месте той же самой работы, — не есть дело Бога или природы, а представляют собой результаты человеческих действий и решений и изменяются под их влиянием. Однако это не означает, что все они сознательно спроектированы и их можно объяс¬нить на основе человеческих потребностей, ожиданий или мотивов. Наоборот, даже те институты, которые возникают как результат сознательных и преднамеренных чело¬веческих действий, оказываются, как правило, непрямыми, непреднамеренными и час¬то нежелательными побочными следствиями таких действий».260 И далее К. Поп-пер подвергает критике один из вариантов волюнтаризма — концепцию заговора.

Из числа более или менее последовательных сторонников волюнтаризма можно назвать, пожалуй, только Л. фон Мизеса. В своей книге «Теория и история. Интерпре-

Ортега-и-Гассет Х Восстание масс / / Х Ортега-и-Гассет. Избранные труды. М., 1997. С. 110. Там же С. 98

Поппер К. Нищета историцизма. М., 1993. С.55-56. Там же. С 60-61

Поппер К. Открытое общество и его враги Т. 1. М, 1992. С. 31 Там же. С. 53-54.

Поппер К. Открытое общество и его враги Т. 2 М, 1992. С. 111.

тация социально-экономической эволюции» (1957; русск. перевод: М., 2001) он исхо¬дит из того, что история складывается из действий индивидов, которые всецело опреде¬ляются идеями. Сами же идеи — не производны ни от чего. Они — целиком создание индивидов. Но большинство индивидов являются заурядными людьми. «Они не име¬ют собственных мыслей; они только воспринимают. Они не создают новых идей; они повторяют то, что слышали и подражают тому, что видели. Если бы мир был населен только такими людьми, то не существовало бы никаких изменений и никакой исто-рии».261 Новые идеи создаются отдельными выдающимися людьми — пионерами и лидерами, которым подражает и за которыми идет большинство.

Но Л. фон Мизес — редкое исключение. В целом же идеи классического волюн¬таризма сейчас никто сколько нибудь подробно обосновать даже и пытается. Выска¬завшись в пользу такого подхода истории, автор обычно на последующих страницах сам себя опровергает. Все современные исследователи, специально обращающиеся к проблеме роли личности в истории, обычно выступают против волюнтаризма. В каче¬стве примера можно привести книгу известного американского философа Сидни Хука (1902 — 1989) «Герой в истории» (1943; 1955; русск. перевод одного раздела: «Если бы» в истории / / Thesis. Вып. 5. М., 1994.) с очень характерным подзаголовком «Исследование ограничений и возможностей».