37 Халед Хоссейни

лый срок. Иногда все мое детство представляетсямне долгим разомлевшим летним днем. И Хасаннеизменно рядом со мной. Двор, тень от деревь-ев, мы играем в догонялки, в прятки, в полицей-ских и воров, в ковбоев и индейцев, ловим иизучаем насекомых — как-то раз даже умудри-лись выдернуть жало у осы и обвязать бедняж-ку ниткой, чтобы она не смогла от нас никудаулететь.

Иногда через Кабул караванами проходиликучи — кочевники, направляющиеся на север, вгоры. Заслышав приближающееся блеяние овец,меканье коз, звяканье колокольчиков на шеяхверблюдов, мы выбегали на улицу, глазели наобветренные лица пропыленных мужчин, на яр-кие платки, на серебряные браслеты на рукахи ногах у женщин, кидали камешки в коз, брыз-гали водой в мулов. По моему наущению Ха-сан усаживался на «стену чахлой кукурузы» истрелял из рогатки в шествовавших мимо вер-блюдов.

На первый в моей жизни вестерн я ходилвместе с Хасаном. В «Кино-парке» (напротив ко-торого находилась моя любимая книжная лавка)мы посмотрели «Рио Браво» с Джоном Уэйном.Помню, как я просил Бабу взять нас с собойв Иран, чтобы мы могли встретиться с Уэй-ном. Баба разразился громовым хохотом, а ког-да к нему вернулся дар речи, объяснил нам, чтотакое дубляж. Мы с Хасаном были поражены.Просто потрясены. Оказалось, Джон Уэйн неговорит на фарси. И он вовсе не иранец! Он

38

Бегущий за ветром

американец, как вся эта волосатая добродушнаяпублика, что шляется по Кабулу в драных разно-цветных рубашках. «Рио Браво» мы смотрелитрижды, а «Великолепную семерку», наш люби-мый вестерн, тринадцать раз, и на каждом сеансеплакали, когда мексиканские ребятишки хоронятЧарльза Бронсона — тоже не иранца, как выяс-нилось.

Мы гуляли по затхлым базарам в кварталеШаринау или в новом районе Вазир-Акбар-Хани обсуждали фильмы, пробираясь сквозь толпу,ловко лавируя между торговцами и нищими, про-шмыгивая мимо прилавков, доверху заваленныхтоварами. Баба выдавал нам по десять афгани внеделю на карманные расходы, и мы тратилиденьги на теплую кока-колу и на розовое мо-роженое, посыпанное молотыми фисташками.

Когда начинались занятия в школе, распоря-док дня был твердый. Утром, пока я раскачи-вался, Хасан успевал умыться, совершить намазвместе с Али и накрыть мне к завтраку: наобеденном столе меня ждал горячий черный чай,три кусочка сахара и подрумяненный хлеб с кис-ловатым вишневым вареньем (моим любимым).Пока я ел и жаловался, какое трудное задалидомашнее задание, Хасан заправлял мою постель,чистил мне ботинки, укладывал книги и каранда-ши, гладил одежду, напевая про себя старые ха-зарейские песни. Потом мы с Бабой садились вчерный «форд-мустанг» и катили в школу, прово-жаемые завистливыми взглядами, — точно натакой же машине Стив Маккуин разъезжал в

39 Халед Хоссейни

«Буллите», фильме, который в одном кинотеатреуже шесть месяцев не сходил с экрана. Хасаноставался дома и вместе с Али хлопотал похозяйству: стирал и развешивал во дворе белье,подметал полы, ходил на базар за свежим хле-бом, мариновал мясо на обед, поливал газон.

Владение моего отца находилось у южногоподножия холма, напоминавшего по форме пере-вернутую чашу. Когда занятия в школе заканчи-вались, мы с Хасаном частенько брали с собойкнижку и поднимались на вершину холма. Заизъеденной снегами и дождями низкой камен-ной стеной тут раскинулось старое заброшенноекладбище, усеянное безымянными надгробиями изаросшее кустарником. Сразу за ржавыми желез-ными воротами росло гранатовое дерево. Как-тоя взял у Али с кухни нож и вырезал на стволеграната: «Амир и Хасан — повелители Кабула»,как бы официально подтверждая, что дерево —наше. Мы срывали с него кроваво-красные пло-ды, насытившись, вытирали руки о траву, и ячитал Хасану вслух.

Хасан сидел поджав ноги, свет и тень игралина его лице. Слушая меня, он машинально выдер-гивал из земли травинки и отбрасывал прочь.Хасан, как и Али, как и большинство хазарейцев,читать и писать не умел. Никто и не собиралсяучить его наукам — зачем слуге образование?Но вопреки своей неграмотности — а быть мо-жет, благодаря ей — Хасана захватывали книж-ные слова, он был очарован тайным миром, длянего закрытым. Я читал ему стихи и прозу, одно

40

Бегущий за ветром

время читал даже загадки, но скоро бросил, ког-да оказалось, что он разгадывает их куда быст-рее меня. Зато в историях о злоключениях бедо-лаги Муллы Насреддина и его ишака материаладля интеллектуального состязания не было.

Больше всего мне нравилось, когда попада-лось слово, значения которого Хасан не знал.Пользуясь его невежеством, я не упускал случаяпосмеяться над ним. Как-то раз, когда я читалему что-то про Муллу Насреддина, он прервалменя:

• Что значит это слово?

• Какое?

• «Кретин».

• Ты что, не знаешь? — ухмыльнулся я.

• Нет, Амир-ага.

• Да его ведь употребляют все кому не лень!

• А я его не знаю.

Если он и уловил издевку в моих словах, товиду не подал.

— Это слово известно всем в моей школе.«Кретин» — значит сообразительный, умный.Я так называю тебя. Если хотите знать моемнение, говорю я людям, Хасан — настоящийкретин.

— Ага. Вот оно что.

Потом меня всегда мучила совесть, и я, стре-мясь искупить свой грех, дарил ему свою старуюрубашку или поломанную игрушку. Себя я ста-рался убедить, что это вполне достаточное воз-награждение за безобидную проделку, невольнойжертвой которой стал Хасан.