135 Халед Хоссейни

нец Баба выпрямился, и по его сутулой спине японял, что прежняя жизнь, единственная жизнь,которую я знал, безвозвратно ушла. Отец сел заруль, лучи фар пронзили водяную завесу. Еслибы дело происходило в индийском фильме, имен-но сейчас я должен был бы выбежать во двор,поднимая босыми ногами тучу брызг, и задер-жать машину, и вытащить Хасана с заднего сиде-нья под дождь, и сказать ему: «Прости, прости,прости», и пролить слезы раскаяния, и крепкообнять друга. Но жизнь есть жизнь, это вам некино, тем более индийское. Никуда я не побежал,и не зарыдал, и возле машины не появился. Ав-томобиль спокойно тронулся с места, свернул заугол и пропал из виду. С ним пропал и тот, длякого мое имя было первым сказанным словом.Мелькнул перед глазами его смутный размытыйсилуэт и исчез.

Сколько раз мы играли с Хасаном в шарикиименно на этом перекрестке!

Стоило мне чуть отодвинуться от окна, и яуже ничего не видел, кроме заливающих стеклоструй.

₁₀

Март 1981

Напротив нас сидела молодая женщина всветло-зеленом платье. Голову ее обтягивал чер-ный платок: ночь была зябкая. Всякий раз, когдагрузовик подпрыгивал на ухабе или попадал ко-лесом в яму, с уст ее невольно слетали словамолитвы, за каждым толчком неизменно следо-вало «Бисмилла»*. Ее муж, плотный человек вмешковатых штанах и голубой чалме, укачивална сгибе локтя младенца, свободной рукой пере-бирая четки и беззвучно шевеля губами. Всегона чемоданах в кузове грузовика с брезентовымверхом сидело человек десять-двенадцать. Срединих были и мы с Бабой.

Из Кабула мы отъехали в третьем часу ночи,и мне сразу же стало нехорошо. Баба молчал, новидно было, что ему ужасно неловко за меня,особенно когда я стонал, не в силах превозмочьдурноту. Когда мужчина с четками спросил меня:

*Во имя Господа (арабск.).

137 Халед Хоссейни

«Тебя тошнит?» — а я только утвердительнокивнул в ответ, Баба даже отвернулся. Мужчинас четками постучал в окошко кабины и попро-сил водителя остановиться. Но сидящий за рулемКарим, смуглый сухопарый человек с мелкимичертами лица и усиками в ниточку, только голо-вой покачал:

— Мы еще слишком близко от Кабула. Пустьпотерпит.

Баба пробурчал что-то себе под нос. Я хотелизвиниться перед ним, но рот мой уже заливаласлюна с желчью. Пришлось откинуть брезентпозади себя и на ходу свеситься за борт. Заспиной у меня Баба приносил извинения попут-чикам — будто морская болезнь невесть какоепреступление и юноше, которому едва исполни-лось восемнадцать, не годится блевать всем напо-каз. А я еще дважды свешивался за борт, покаКарим не согласился остановиться — испугался,что я заблюю ему кузов. Ведь машиной он зара-батывал себе на жизнь, и неплохо, — тайноперевозил людей из занятого шурави¹⁸ Кабула вПакистан, где было относительно безопасно. Мыусловились, что он подбросит нас до Джелалаба-да, это в ста семидесяти километрах к юго-вос-току от Кабула, а там мы пересядем на машинуего брата Тоора, у которого грузовик побольше,и он за компанию с другой партией беженцевперевезет нас через перевал Хайбер в Пешавар.

Не доезжая нескольких километров до водо-пада Махипар, Карим свернул на обочину. Ма-хипар означает «Летучая рыба», и с верхней

138

Бегущий за ветром

точки над ним открывался вид на гидроэлектро-станцию, которую построили для Афганистана в1967 году немецкие специалисты. Сколько размы с Бабой проезжали этой дорогой по пути вДжелалабад, город кипарисов и сахарного трост-ника, любимый зимний курорт всех афганцев!

Я спрыгнул с грузовика и заковылял по насы-пи. Рот мой опять наполняла слюна — предвест-ник рвотных позывов. У самого края обрыва, закоторым чернела пропасть, я наклонился, поло-жил руки на колени и замер в ожидании. Где-тотреснула ветка, заухал филин. Холодный ветервзъерошил кусты на склоне. Далеко внизу шуме-ла вода.

Покидая дом, где я прожил всю свою жизнь,пришлось изобразить, что мы отлучаемся нена-долго: на кухне в раковине жирные тарелки,в зале — корзина с грязным бельем, постели вспальнях неприбраны, в шкафу висят парадныекостюмы Бабы. Остались и ковры на стенахгостиной, и матушкины книги у отца в кабинете.Исчезли только свадебная фотография родите-лей, зернистый снимок, где мой дед и корольНадир-шах стоят над застреленным оленем, кое-какая одежда да оправленный в кожу блокнот,подаренный мне Рахим-ханом пять лет назад, —больше ничего не говорило о нашем поспешномбегстве.

Утром Джалалуддин — наш седьмой слуга запять лет, — наверное, подумает, что мы пошли напрогулку или поехали кататься. Мы не поставилиего в известность об отъезде. В Кабуле никому