191 Халед Хоссейни

— Простите нас, доктор, — извинился я, хва-тая отца за руку.

Доктор Шнейдер улыбнулся и отошел в сто-ронку, не выпуская стетоскоп из рук.

• Баба, в приемной висит биография докто-ра, — зашептал я. — Он родился в штате Мичи-ган. Он куда больший американец, чем мы стобой.

• Мне плевать, где он родился, все равно онруси. — При этом слове Баба скривился, словнооно означало какую-то пакость. — Его родителибыли руси, его дед и бабка были руси. Клянусьликом твоей покойной матери, если он ко мнетолько прикоснется, я ему руку сломаю.

• Родители доктора бежали от шурави, какты не понимаешь! Они беженцы!

Но Баба слушать ничего не хотел. Иногдамне кажется, что Афганистан он обожал так же,как свою покойную жену. Мне хотелось кричатьот отчаяния.

Повернувшись к доктору Шнейдеру, я сказал:

— Извините нас. Его никак не переубедишь.Следующий пульмонолог, доктор Амани, был

иранец, и Баба не сопротивлялся. Доктор, чело-век с мягким голосом, густыми усами и целойгривой седых волос, сказал нам, что ознакомилсяс результатами томографии и что нам надо прой-ти бронхоскопию — это когда из легких беруткусочек ткани для получения гистологическойкартины. Он записал нас на следующую неделю.Я поблагодарил его и помог Бабе выйти изкабинета. Теперь мне предстоит прожить еще

192

Бегущий за ветром

неделю с новым для меня словом «гистология»,еще более зловещим, чем «такие подозрения».Оказалось, что у рака, как у Сатаны, многоимен. Болезнь Бабы называлась «овсяно-клеточ-ная карцинома». Запущенная. Неоперабельная.Баба спросил у доктора Амани, какой прогноз.Тот пожевал губами и изрек: «Прогноз неблаго-приятный».

— Конечно, существует химиотерапия. Но этопаллиативное лечение.

• Что это значит? — спросил Баба.Врач вздохнул:

• Оно продлит вам жизнь. Но не вылечит.

— Четко и ясно. Спасибо, — поблагодарилБаба. — Никакой химии не будет. — Продоволь-ственные талоны на стол миссис Доббинс оншвырял с той же решимостью на лице.

— Но, Баба...

— Не позорь меня на людях, Амир. Много насебя берешь.

Дождь, предсказанный генералом Тахери, мо-жет, и опоздал на пару недель, но, когда мывыходили из клиники на улицу, проезжающиемимо машины поднимали целые фонтаны воды.Баба закурил и не вынимал сигарету изо рта всюдорогу домой. Даже когда вышел из машины.

У двери парадного я робко спросил:

— Может, все-таки попробуем химию, а,Баба?

Баба постучал меня по груди рукой, в кото-рой дымилась сигарета.

193

⁷ Бегущий за ветром

Халед Хоссейни

• Бас! Я уже все решил.

• А как же я, отец? Мне-то что делать?

Мокрое лицо Бабы исказила гримаса отвра-щения. Точно так же он морщился, когда я вдетстве падал, разбивал колено и принималсяплакать. Как и теперь, причиной неудовольствиябыли мои слезы.

— Тебе двадцать два года, Амир! Взрослыймужик! Ты... — Баба открыл рот и не сказал нислова, еще раз пошевелил губами и опять про-молчал. Дождь барабанил по навесу у парадно-го. — Что будет с тобой, говоришь? Все этигоды я только и делал, что старался научить тебяникогда не спрашивать об этом.

Отец отомкнул наконец дверь и опять обра-тился ко мне:

— И вот еще что. Никому ни слова. Ты понялменя? Никому. Мне не нужно ничье сочувствие.

Весь оставшийся день Баба просидел у теле-визора, дымя как паровоз.

Кому он хотел бросить вызов? Мне? ДокторуАмани? А может, Господу Богу, в которого неверил?

Рак раком, а Баба по-прежнему регулярноездил на толкучку. По субботам мы объезжалигаражные распродажи — Баба за рулем, я опре-деляю маршрут, — а по воскресеньям выклады-вали товар на рынке. Медные лампы. Бейсболь-ные перчатки. Лыжные куртки с поломаннымимолниями. Баба приветствовал земляков, а я тор-говался с покупателями. Хотя все это уже ничего

194

Бегущий за ветром

не значило. Ведь каждая такая поездка неумо-лимо приближала день, когда я стану сиротой.

Иногда захаживал генерал Тахери с женой.Он был все тот же — дипломатичная улыбка,крепкое рукопожатие. А вот она сделалась сомной как-то особенно молчалива. Зато стоилогенералу отвлечься, как она незаметно улыба-лась мне, а глаза молили о прощении.

Многое произошло «впервые» в это время.В первый раз в жизни мне довелось слышать,как Баба стонет. Впервые я увидел кровь у негона подушке. За три года труда на заправке небыло случая, чтобы Баба не выходил на работупо болезни. Это тоже случилось в первый раз.

К Хэллоуину Бабу стала одолевать такая ус-талость, что на распродажах он перестал выхо-дить из машины, и о цене договаривался один я.Ко Дню благодарения он полностью выматы-вался уже в полдень. Когда перед домами по-явились салазки и пихты осыпал искусственныйснег, Баба вообще не ездил на распродажи, и яв одиночестве колесил на «фольксвагене» по По-луострову.

Порой соотечественники на рынке замечали вразговоре, что Баба здорово похудел. Его дажепоздравляли и интересовались, что у него за ди-ета. Только Баба все худел и худел, и вопросыпрекратились сами собой. Ведь щеки-то запали.И глаза провалились. И кожа обвисла.

В холодный воскресный день вскоре послеНового года какой-то коренастый филиппинецторговался с Бабой за абажур, а я рылся в куче