401 Халед Хоссейни

— Серьезно? Да здравствует Кэка Шариф!

— А мы выступим в качестве опекунов. Толь-ко надо все провернуть очень быстро. Виза дей-ствительна в течение года, времени для всех фор-мальностей по усыновлению достаточно.

• Неужели у нас все получится?

• Похоже на то.

• Вот ведь радость! Люблю тебя.

• И я тебя.

Я повесил трубку и поднялся с кровати.

— Сохраб! У меня замечательная новость! —Я постучал в дверь ванной. — Только что изКалифорнии звонила Сорая. Нет нужды связы-ваться с детским домом, Сохраб. Мы летим вАмерику, ты и я! Слышишь меня? Мы отправля-емся в Америку!

Я распахнул дверь.

Из груди моей исторгся крик. Я стоял наколенях и кричал. Кричал со сжатыми зуба-ми. Кричал так, что, казалось, разорвется горло.

Когда приехала «скорая», я тоже кричал. Такмне потом сказали.

25

Войти мне не позволили.

Его увозят куда-то за двойные двери. Я кида-юсь вслед за каталкой, но ее загораживают двоемужчин в хирургических шапочках и женщина взеленом халате. Край белой простыни метет ка-фельный пол, из-под простыни торчат маленькиеокровавленные ступни. На ногте большого пальцалевой ноги трещинка. Здоровенный парень в голу-бом упирается мне в грудь обеими руками и вы-талкивает за дверь. Обручальное кольцо у него напальце такое холодное! Пытаюсь отпихнуть его,ругаюсь.

— Вам сюда нельзя, — говорит он по-англий-ски, вежливо и жестко. — Ждите здесь.

Двойные двери со вздохом захлопываются.Только макушки в шапочках видны через застек-ленный верх.

Я в широком коридоре без окон. Вдоль стен наметаллических складных стульях сидят люди. Ихмного. Некоторые примостились на полу, на по-тертом ковре. Еле сдерживаю крик. Такое ужетворилось со мной однажды — в кромешной тьме

403 Халед Хоссейни

цистерны бензовоза на пути в Пакистан. Забытьобо всем, обратиться в облако, улететь далеко-далеко, пролиться дождем над холмами... Тольконоги у меня словно залиты бетоном, глотку сад-нит, в легких нет воздуха. Вот она, реальная жизнь,другой не будет. Больничное помещение, запахнашатыря и пота, перегара и карри. Под потол-ком, в тусклом свете люминесцентных ламп, сбумажным шелестом кружат мотыльки. Рваныйшепот, вздохи, всхлипывания, стоны, лязг дверейлифта. Что мне делать, что делать?

Осматриваюсь. Сердце молотом бьет по реб-рам, удары гулко отдаются в ушах. Слева отменя маленькая темная кладовая. Вот что мненужно. Выхватываю из стопки сложенное по-крывало. У туалета медсестра щебечет о чем-тос полицейским. Беру ее за локоть и спрашиваю,где запад. Она не понимает и хмурится, Гйаза мнезаливает пот, горло горит огнем. Спрашиваюеще раз. Умоляю. Наконец полицейский сообра-жает, что мне нужно.

Бросаю на пол свой импровизированный джай-намаз, молитвенный коврик, преклоняю колени,касаюсь лбом пола. Кланяюсь и кланяюсь, обра-тясь к западу. А я ведь уже лет пятнадцать немолился, вдруг забыл слова? Нет, кое-что помню.Ла иллаалаи Йлла, Мохаммед расул улла. НетБога, кроме Аллаха, и Мохаммед — пророк Его.Баба ошибался, Бог есть. И всегда был. Я вижу егов глазах людей в этом коридоре скорби и отчаяния.Вот он, дом Кюподень; здесь, а не меж возносящих-ся к небу минаретов в белоснежном маджиде обре-

404

Бегущий за ветром

тают Бога те, кто потерял его. Да простятся мнемои прегрешения, предательство и ложь! Да про-стится мне, что я много лет пренебрегал обязанно-стями мусульманина и обратился к Аллаху лишь втрудную минуту, да будет он ко мне благорасполо-жен и милостив! Я кланяюсь, и целую землю, и даюобет совершить закят и назр. Я буду соблюдатьпост во время Рамадана и даже по окончании его.Я вспомню каждое слово из Корана, священнойкниги, и отправлюсь в паломничество в знойныйгород посреди пустыни, и поклонюсь святыне АльКааба. Мысли мои отныне пребудут с Господом.Пусть только исполнит одно мое желание: да непадет на меня кровь Сохраба! Хватит и того, чторуки у меня обагрены кровью его отца.

Губы у меня соленые от слез. Люди в коридо-ре уставились на меня, а я отбиваю поклоны имолюсь, молюсь.

Господи, не воздавай мне по грехам моим!

Черная, беззвездная ночь опускается на Исла-мабад. Я сижу на полу в темном закутке у отде-ления скорой помощи, передо мной коричневыйстолик, заваленный мятыми газетами и журнала-ми: «Тайм» за апрель 1996 года, пакистанскаягазета с фотографией мальчика, попавшего подпоезд неделю назад, какое-то глянцевое изданиес улыбающимися звездами Лолливуда на облож-ке. На стуле у противоположной стены клюетносом пожилая женщина в изумрудно-зеленомшальвар-камизе и вязаном платке, накатывающа-яся дремота то и дело обрывает ее молитвы на