239 Халед Хоссейни

Стоял страшный шум, крики продавцов смешива-лись со звуками индийской музыки, с тарахтени-ем моторикш, со звоном колокольчиков на сбруелошадей, запряженных в коляски. В открытоеокно машины волнами вливались густые запахи,от изысканных благоуханий до мерзкого злово-ния, от пряного аромата пакоры и нихари²¹ (лю-бимых блюд Бабы), смешанного с выхлопнымигазами, до смрада фекалий.

За красно-кирпичными зданиями Пешавар-ского университета начинался район, которыйсловоохотливый Голам назвал «афганским квар-талом». Лотки со сладостями, с кебабами, гряз-ные дети, торгующие сигаретами, крошечныересторанчики с картами Афганистана в окнах,конторы менял...

— Здесь много твоих братьев, яр. Кое-ктооткрыл свое дело, но большинство живет в ужас-ной бедности. — Таксист поцокал языком. — Мыуже почти приехали.

Мне припомнилась наша последняя встреча сРахим-ханом в 1981 году. Он пришел попрощать-ся с нами накануне нашего бегства из Кабула.Помню, как Баба и Рахим-хан со слезами наглазах обнимались. Когда мы переехали в США,Баба и Рахим-хан не теряли связи друг с другом,несколько раз в год разговаривали по телефону,а порой Баба передавал трубку мне. Последнийраз я говорил с Рахим-ханом вскоре после смер-ти Бабы. Известие достигло Кабула, и Рахим-ханпозвонил нам. Разговор наш не занял и несколь-ких минут — связь прервалась.

240 Бегущий за ветром

Такси остановилось у скромного здания наоживленном перекрестке. Я расплатился с води-телем, подхватил единственный свой чемодан иподошел к входной двери, украшенной затейли-вой резьбой. На многочисленных балконах су-шилось белье. По скрипучей лестнице я под-нялся на третий этаж и прошел по темномукоридору к последней двери по правой стороне.Еще раз взглянув на бумажку с адресом, по-стучал.

Дверь мне открыл скелет, обтянутый кожей,в котором невозможно было узнать Рахим-хана.

Преподаватель, ведущий семинар по литера-турному мастерству в университете Сан-Хосе, го-ворил про избитые выражения: «Бойтесь их какчумы» — и смеялся собственной шутке. Студен-ты хохотали вслед за ним, но мне почему-товсегда казалось, что он несправедлив к лите-ратурным клише. Порой бывает, что точнеештампа не выразишься. Возьмите хоть выраже-ние «сердце кровью облилось». Оно лучше всегоотражает пронзительную жалость, охватившуюменя, стоило мне после долгой разлуки увидетьРахим-хана.

Мы сели на тонкие тюфяки, уложенные вдольстены. Окно, выходящее на шумную улицу, ока-залось напротив нас. Солнечные лучи клиномпадали на афганский ковер на полу. Еще поуглам стояли два складных стула и жестянойсамовар. Из него я налил нам чаю.

— Как ты меня разыскал? — спросил я.

241 Халед Хоссейни

— Найти человека в Америке легко. Север-ная Калифорния, крупный город, — этого доста-точно. Вот ты уже и взрослый. Как странно.

Я улыбнулся и положил себе в чашку трикусочка сахара. Рахим-хан всегда пил горькийчерный чай, это я помнил.

— Тогда, после смерти отца, я не успел тебесказать, только я уже пятнадцать лет как женат.

А Баба забыл сообщить об этом лучшемудругу. Когда метастазы перекинулись в мозг, унего стало нехорошо с памятью.

• Женат? На ком?

• Ее зовут Сорая Тахери.

Беспокоится обо мне, наверное. Хорошо хоть,она сейчас не одна.

— Тахери... Кто ее отец?

Я сказал. Лицо у Рахим-хана прояснилось.

— Ну да. Теперь я вспомнил. Генерал Тахериженился на сестре Шариф-джана. Как ее звали...

— Джамиля-джан.

• Бали! Я знал Шариф-джана по Кабулу.Давным-давно, еще до его отъезда в Америку.

• Он долгие годы работает в службе имми-грации, помог многим афганцам.

• А у вас с Сораей дети есть?

• Нет.

• Извини.

Рахим-хан отхлебнул чаю и больше не зада-вал вопросов на эту тему. Он был очень чуткийи тактичный человек.

Я рассказал ему о Бабе, о его работе, о поезд-ках на толкучку, о его смиренной кончине. Рас-

242

Бегущий за ветром

сказал о своей учебе в колледже и университете,о своих книгах — я уже мог похвастаться че-тырьмя опубликованными романами. Рахим-ханулыбнулся:

— Я в этом никогда не сомневался.

• Свои первые рассказы я записывал в ко-ричневый блокнот, который ты мне подарил.

• Не помню блокнота, — медленно ответилРахим-хан.

Разговор неизбежно свернул на движение Та-либан²⁸, дорвавшееся до власти в Афганистане.

• Все действительно так плохо, как гово-рят? — спросил я.

• Куда хуже, — ответил Рахим-хан. — Онине считают тебя за человека. — Он указал нашрам у себя над правой бровью: — Это я сходилна стадион «Гази» на футбольный матч. Ка-бул играл с Мазари-Шарифом, по-моему. Футбо-листам, кстати, запретили выступать в трусах,чтобы не оскорбляли нравственность. — Рахим-хан горько усмехнулся. — В общем, Кабул забилгол, и сидящий рядом со мной человек громкозакричал от радости. Тут же явился страж поряд-ка с лицом, заросшим щетиной (мальчишка еще,на вид лет восемнадцать), и стукнул меня поголове прикладом своего Калашникова. «Еще раззаорешь, я тебе язык вырву, старый осел!» —Рахим-хан потер шрам узловатым пальцем. —Я в деды ему годился! Кровь заливала мне лицо,а я еще извинялся перед этим собачьим сыном!

Я налил ему чаю, и Рахим-хан рассказал мнееще кое-что. О многом я уже слышал раньше.