212 Тема 14. Развитие личности

Е сть в кантовской цитате выражение «живое представление», которое возможно только тогда, когда разум или моральная сила души приобрета­ются тобой самим в борьбе со склонностями, т.е. когда совершается акт мысли, который есть изменение склонения. Лишь тогда тот мир, который возникает, становится миром, состоящим из одушевленных людей, а не ав­томатов. Правда, тут есть одна хитрая посылка, она звучит невинно, потому что для Канта само собой разумелось: природа человека не меняется. Чело­век возвышается над собой — это и есть человеческая история, а природа человека не меняется. <...> Т.е., согласно Канту, чтобы не видеть <...> это­го акта мысли, нужна очень простая вещь — допущение, что меняется при­рода человека и что создается новый человек. <...> То, что я сказал об изме­нении природы человека, <...> есть <...> идеология. Мысль всегда имеет свой идеологический дубль, и он образуется так: мысль возникает, есть сво­бодное автономное создание, и потому я вдруг вижу предмет таким, но я-то считаю, что у меня такая мысль, потому что предмет такой. <...> Если мы имеем моральные побуждения и состояния мысли благодаря предметам, тогда нужно действовать на человека предметами, ну, скажем, создать хоро­шую среду, чтобы произвести хороших людей. И тогда действительно <...> логично строить общество на доказанном человеку знании хода истории и <...> развивать не имеющий никаких логических прорех мир духовных автоматов, в котором все правильно, все жестикулируют, но нет жизни. Норма, высший закон, конечно, соблюдается, но поскольку это есть доказан­ный закон (как предмет в мире, действующий на наши органы восприятия), то мы — или страхом держимся, или актерствуем страхом перед наруше­нием, или, чтобы мысль не могла разрушить здание нашего автоматизма, строим идеологию.

Вот что значит мыслить. <...> Философ <...> поставил вам мысли­тельный эксперимент, мыслил последовательно и действительно увидел, что есть на самом деле, и, более того, как бы предсказал, что будет. На­столько предсказал, что здесь содержится даже эпизод «Великого инкви­зитора», например¹. Как будто о нас написано, в частности потому, что ис­ходная мысль Канта и первый основной мотив его творчества — по­строить мысленный мир таким, который был бы противоположен или мог противостоять фанатизму знания. Он предупреждал, что если мы попро­буем знанием заменить то, что должно быть предметом убеждения, то родится величайший фанатизм — фанатизм идей. Не фанатизм веры, а фанатизм идей — вот один из внутренних противников, с которым бо­ролся Кант, строя свое размышление и свою философию.

¹ <...> Весь Достоевский с его <...> описанием того мира, которым он мучился; его, как выражаются критики, романы идей, где героями являются идеи, которые сталкива­ются в фантастических битвах, режут друг друга, кричат, находясь постоянно в состоянии духовной истерики.

Мамардашвили М.К. А. [Понимание морального закона...] 213

<...> Говорят, что личность или моральное лицо есть бесконечная ценность. <...> Тогда мы не имеем права употреблять термин «цен­ность», потому что ценность по определению есть конечное измерение. Ценность — для кого—то. <...> Но это означает, что личность или мо­ральное лицо никакая не ценность, а какое-то другое явление. Вернее его назвать онтологическим <...>, бытийным явлением или бытийной фор­мой. Личность есть состояние формы и способ бытия. И только такой субъект, который является лицом, целесообразен относительно мира, так как происходящее в мире может произойти, случиться в полноте собы­тия в точке встречи с таким лицом, личностью. <...> А субъект, который не может предстать в качестве личности, нецелесообразен относительно мироустройства. <...> Скажем, когда мы не собраны в полноте своего существа, что-то не случается. Не случается мысль, не случается понима­ние или взаимопонимание, не случается сострадание и так далее. Не слу­чается событие, имеющее бытийную или бесконечную ценность, <...> когда мы, будучи сопряжены с символами <.„>, можем рождаться в ис­тине. Чтобы увидеть истину, нужно уже быть в элементе истины, <...> который древние называли огнем.

Без огня нет формы. Мы ведь глине придаем форму только огнем. Но его держать руками нельзя. <...> Поэтому первый акт мысли <...> был и первичным символом философии — символ огня, а первым фило­софом европейской традиции был Прометей, похитивший огонь у богов. Я хочу сказать, что случившееся как событие бытия подобно пламени, которое выбросилось, лизнуло объект, а само ушло, и осталась обожжен­ная форма объекта. <...> Поэтому само бытие в философии и сравнива­ется с огнем в двух смыслах.

Во-первых, пламя держать нельзя, можно лишь снова и снова вос­пламеняться, и снова это будет уходить, оставляя нам обожженные фор­мы. Скажем, души без огня выплавлять нельзя, а мы можем иметь толь­ко выплавленные души, родившиеся в тигле, в лоне символов. Рожден­ные нами из материала самих себя. В самих себе мы рождаем, например, характер, <...> феноменальные состояния веры, от устойчивости и по­следовательности которых зависит то, что должно случаться в мире или в бытии. Но мы все время идем от приходящего и уходящего огня. Огонь оставляет свой след на форме. И мы его можем держать лишь в том смысле, что он снова впереди нас вспыхнет, и передавать друг другу пламя бытия.

А второе значение этого символа в том, что огонь не считается с на­шими маленькими человеческими удобствами и слабостями. Миры вспы­хивают и гаснут по каким-то своим, а не нашим меркам. <...> Такова же гераклитовская метафора мировых пожаров — этих мерно загорающихся и сгорающих миров. Подобна этому и метафора мира как играющего ре­бенка. <...> В этой метафоре-символе к человеку обращено лицо играюще-