Часть III. Человек: душа и тело

глаз абажур. Мы — за это! Но плохо, когда забота о занавесках, о ковриках, о салфеточках и подушечках становится чуть ли не главной и единственной в жизни. Плохо, когда человек замкнул­ся в своем мелком домашнем мирке и кроме этого ему ничего не нужно, ни до чего нет дела. Плохо, когда всяческие ухищрения, на которые готовы пойти люди ради внешнего украшения своего быта, вытесняют все другие, более серьезные и важные в жизни стремления» (Л. Кассиль, Дело вкуса).

В 60-е годы категория мещанства стала чисто оценочной. «Ес­ли когда-то бичевали только абажуры и слоников на комодах, то постепенно мещанство становилось источником всех бед — от невыученных уроков до фашизма» [Вайль, Генис 2001: 129]. Впро­чем, как считает Н. Зоркая, апелляция к мещанству как источнику всех бед была характерна для советского дискурса с самого нача­ла: «„Мещанству" после Октября приписывались и „мещанством" объяснялись все текущие неудачи властей по части коммунистиче­ского воспитания трудящихся: аполитичность, дурной вкус (сло­ники на комоде и коврики с лебедями), частнособственническая мораль и аморальность, ханжество и разврат, накопительство и разгильдяйство» (Н. Зоркая, Брак втроем — советская версия).

В частности, «мещанством» объявлялась церемония свадьбы, а также иногда и сам институт брака. Приведем характерный эпизод из воспоминаний Ю. М. Лотмана:

Мы отправились в загс оформлять наши отношения. [...] Праздничных платьев у Зары Григорьевны вообще не было (ме­щанство^.). А было нечто, «исполняющее обязанности», переши­тое из платья тети Мани [...]. Мы пришли в загс. «Пришли» — это не то слово: я буквально втащил отчаянно сопротивлявшую­ся Зару Григорьевну, которая говорила, что, во-первых, не соби­рается переезжать в Тарту и бросать школьников Волховстроя, во-вторых, что семейная жизнь вообще мещанство (подруга За­ры Григорьевны резюмировала эти речи язвительной формулой «Личное — взад, общественное — вперед!») (Ю. М. Лотман, Не­мемуары).

Заметим, что центральное место в категории мещанства зани­мают эстетические представления; одним из проявлений мещан­ства является стремление к «красивой жизни». Характерно, что самые символы мещанства имеют эстетическую природу. С дру­гой стороны, осуждение мещанства обычно включает неприятие его эстетических ценностей (обозначаемых обвинителями мещан­ства словом красивость: имеется в виду нечто, претендующее быть

Анна А. Зализняк, И. Б. Ленонтина, А. Д. Шмелев. О пошлости... 195

красивым, но таковым не являющееся, ср. выше о пошлости). При­ведем один, достаточно нетривиальный пример «мещанских» эс­тетических ценностей. А. Ахматова пишет в статье о Лермонтове: «После смерти поэта имя его и биография были окружены милым сердцу мещан сумраком» (А. Ахматова, Все было подвластно ему).

Не менее страстной атаке подвергается мещанство и со сто­роны М. Цветаевой, ни в коей мере большевистскую революцию не поддерживавшей. Так, в поэме «Крысолов» она «обрушивается на всех „устроенных", „упорядоченных", окруженных благополу­чием, убивающим человеческую единственность, превращающим всякую неповторимую жизнь в одинаковое для всех бытование — смерть заживо» [Саакянц 2002: 431]. Т.е. мещанство для Цветае­вой — это приверженность материальному и общему, одинаковому для всех — в ущерб духовному и индивидуальному. Вообще го­воря, именно эти два аспекта и являются конституирующими для мещанства как оценочной категории.

Разные понимания категории мещанства в разные эпохи рас­сматриваются в работе В. В. Глебкина [Глебкин (в печати) а]. Ав­тор приводит различные интерпретации этого понятия у мыслите­лей от Герцена до Сахарова, причем все эти интерпретации вклю­чают негативную оценку мещанства.

Те же свойства, однако, могут быть увидены и в ином све­те. «Итак, русское, московское мещанство — это не сословие, [...] это — синтетическое мироощущение... Сердиться на мещанство, критиковать и ниспровергать его — это почти то же, что сердиться на природу. В лесу растут грибы, мещане эти грибы собирают, со­лят, а потом едят. Они делали это всегда — и в 1147 г. и в 1997 г. [...] Мещанин не защищает интересов своей идейно и юридически оформленной касты [...], он защищает природные, естественные интересы личности, семьи, а значит — и человечества в целом. Мещанин хочет просто жить, ощущать жизнь во всей ее полно­те — дышать свежим воздухом, вкусно есть, ухаживать за детьми, пить чай с лимоном и т. д. Мещанину нужны огонь, вода, земля и воздух» [Елистратов 1997: 690—691]. Ср. также приведенную вы­ше цитату из Трифонова, содержащую «апологию» быта — ход мысли тут один и тот же: не быт, а жизнь; не мещанство, а обще­человеческие ценности.

В русской культуре отчетливо представлена эта линия: если взглянуть на жизнь иначе — глазами Булгакова с его кремовы­ми шторами, глазами Розанова с его вареньем, то представляется

196