Часть 111. Человек: душа и тело

А. Д. Шмелев. Дух, душа и тело « свете данных русского языка 151

головы и мозга (мозгов) — с другой. Центральное положение души в этой модели определяется тем, что она соединяет в себе свойства материального и идеального, интеллектуального и эмоционально­го. Именно это позволяет ей выступать в качестве представителя человека в целом.

Разные стороны внутренней жизни человека могут выступать несогласованно: бывает, что ум с сердцем не в ладу; ср. Умом я это понимаю, а сердцем принять не могу; Вы одной головой хотите писать! ...Вы думаете что для мысли не надо сердца? (Гончаров). Примеры, в которых сердце, кровь или грудь противопоставляются душе, подтверждают тот факт, что роль души не сводится к функ­ционированию в качестве вместилища чувств: И царствует в душе какой-то холод тайный, когда огонь кипит в крови (Лермонтов); Пускай страдальческую грудь волнуют страсти роковые — душа готова, как Мария, к ногам Христа навек прильнуть (Тютчев).

6. Культурное значение наивно-языковой модели человека

До какой степени реальны наивно-языковые представления о строении человека? Иными словами, насколько языковая модель человека соответствует представлениям носителей языка, проявля­ющимся в их «наивно-анатомических» и «наивно-медицинских» взглядах и часто служащих неявною основою для философских концепций человека?

Этот вопрос далеко не праздный. В частности, его решение должно повлиять на практику переводов Священного Писания и, возможно, на библейское богословие в том, что касается устрой­ства человека. Следует понять, связана ли центральная роль в ор­ганизации внутренней жизни человека, которую Писание отводит сердцу, с особенностями образной системы древнееврейского и отчасти греческого языка или же это соответствует свойственному Слову Божию особому взгляду на роль сердца.

В первом случае все отрывки из Писания, в которых мысли­тельная, эмоциональная или духовная жизнь связывается с серд­цем, при переводах на языки с иною языковой моделью человека следует переводить на «язык» соответствующих моделей: так, для языка ифалук, в котором, по сведениям А. Вежбицкой [Wierzbicka 1992а], внутренняя жизнь связывается с кишками, вместо сердца

в указанных отрывках следует использовать лексему со значением 'кишки', а для языка догон, в котором подобную же роль играет печень [Плунгян 1991], — лексему со значением 'печень'. Если же полагать, что выбор Священным Писанием сердца в качестве глав­ного органа, ответственного за чувства, воспоминания, мысли, на­мерения и принятие решений, определяется не просто свойствами еврейского языка, но отражает особую роль сердца в библейской мистике, тогда, конечно, указание на сердце должно быть сохра­нено при переводах.

На протяжении веков переводчики Писания и богословы скло­нялись к второму решению. Как следствие, в христианской мисти­ке издавна существовало особое отношение к сердцу, что привело даже к возникновению в католичестве особого культа Sacre Coeur. Но и в православии вопрос о роли сердца в духовной жизни че­ловека обычно ставился и решался на основе соответствующих текстов Священного Писания, так что древнееврейской языковой модели человека, очевидно, придавалось более чем чисто лингви­стическое значение (можно упомянуть статью Юркевича «Сердце и его значение в духовной жизни человека по учению слова Бо-жия», соответствующий раздел в книге «Столп и утверждение ис­тины» о. Павла Флоренского, известную статью Б. Вышеславцева «Сердце в христианской и индийской мистике» и др.). Указывается, что Бог дал людям сердце, чтобы мыслить (Сир. 17, 6), широта сердца (3 Цар. 4, 29) означает широту знания, говорить в сердце означает на библейском языке 'думать', ожесточенное сердце го­ворит о тупом уме, «жестоковыйные» иудеи характеризуются как люди с необрезанным сердцем и т.д.

С другой стороны, некоторые богословы указывают, что выбор на эту роль из внутренних органов именно сердца до известной степени условен; он обусловлен как образной системой древне­еврейского языка, так и тем, что сердце хорошо отражает необ­ходимый круг представлений: оно находится в самом центре (в сердцевине) тела, происходящие в нем процессы невидимы для посторонних и даже для самого человека и т. д. Возможно, что для других языков и культур эта же роль могла бы столь же успешно выполняться и другими внутренними органами, и никакого иска­жения смысла Слова Божия не произойдет. Однако если справед­ливо, что христианская мистика является мистикой сердца в противоположность мистике головы и мистике чрева (о. Па­вел Флоренский), то замена сердца на кишки или печень окажется неадекватной.

150