3.1. Мир в советском идеологическом языке

*

'-^;' 3.1.1. Миролюбие vs. примиренчество

Следует заметить, что идеал «примирения с действительно­стью» был абсолютно чужд советской идеологии; как следствие, советский идеологический язык имел определенные особенности в отношении использования соответствующих слов. Разумеется, смирение вообще в нем отсутствовало; А. Вежбицка заметила, что сочетание смиренный коммунист воспринимается как аномальное [Wierzbicka 1992a: 194]. Если слово смирение и могло появиться в советском идеологическом дискурсе, то только в качестве цита­ции (напр., поповские сказочки о смирении). Но любопытно, что и примирение не приветствовалось, и если слово мир и некоторые его производные могли употребляться с положительной оценкой (напр., борьба за мир, мирное сосуществование), то слово примире­ние практически вообще не употреблялось, а его аналогом в совет­ском идеологическом языке было слово примиренчество, носящее

124

Часть Н. Пространство и время

А. Д. Шмелев. В поисках мира и лада

125

яркую отрицательную окраску (ср. также отрицательно окрашен­ные слова соглашатель и соглашательство). Напротив того, по­ложительно окрашенным было слово непримиримость^⁵. С точки зрения советской идеологии человек должен быть бескомпромисс­ным и не должен мириться ни с врагами, ни с недостатками¹⁶.

В результате, в советском политическом языке отчетливо раз­личались и даже противопоставлялись миролюбивая политика (со­ветского правительства) и борьба за мир, с одной стороны, и примиренчество (или умиротворение) — с другой.

Такое отрицательно отношение к примирению было пересмот­рено в постсоветскую эпоху, когда в реестр государственных празд­ников был даже внесен «день национального согласия и примире­ния». Ср., впрочем, саркастический комментарий Солженицына:

И вершина Примирения достиглась в день 80-летия больше-вицкого переворота. В юбилейном обращении Президента да­же не были вспомнены тюрьмы ЧК-ГПУ и лагеря ГУЛага, — но нашлось место «понять и простить тех, кто совершил роковую историческую ошибку» (Россия в обвале).

3.1.2. Построение нового мира

В советском идеологическом языке определенной спецификой характеризовалось также и употребление слова мир в значении

¹⁵ Слово непримиримость может использоваться с положительной окраской и вне советского идеологического языка, ср.: С чеченами я был в казахстанской ссыпке в 50-х годах. Там хорошо узнал и их непреклонный, горячий характер, их непримиримость к гнёту и высокую боевую искусность и самодеятельность (Солженицын, Россия в обвале). Но тогда положительная окраска у него кон­текстно обусловлена, и с тем же успехом может появляться и отрицательная, как, напр., у Солженицына, когда он говорит о стандартной дореволюционной «освобожденческой» непримиримости (Колеблет твой треножник).

¹⁶ Различие между русскими и англосаксонскими ценностными установками в отношении компромиссов отмечается многими наблюдателями. Характерен сле­дующий комментарий Вячеслава Глазычева («Русский журнал» от 14 сентября 1998 г.), обратившего внимание на отсутствие в русском языке глагола *компро-мировать, который мог бы переводить английский глагол to compromise, и указав­шего в связи с этим, что у русских компромисс «отнюдь не входит в стандартный свод национальных доблестей»: Поздняя конструкция «идти на компромисс» са­мой своей природой выражает некий трагизм — на компромисс идут как на плаху. Большевистская специфическая эпоха, как известно, отнесла компромисс к числу смертных грехов, и уже советская эпоха отпечатала и гнев и презре­ние к всякого рода соглашению в сугубо позитивной трактовке прилагательного бескомпромиссный (ср. также [Купина 1995: 35—36]).

'вселенная или общественный строй'. Речь идет о том, что в рам­ках советских дихотомий четко противопоставлялись старый мир, разрушенный большевиками (в России) или подлежащий разруше­нию (на Западе)¹⁷, и новый мир, который уже построен в СССР и будет построен во всем мире. Характерно связанное с этим изре­чение: Два мира — две системы.

Само противопоставление велось по двум осям: пространствен­ной (у них -— у нас) и временной (раньше — теперь)¹⁸. Поэтому новый мир противостоял как старому миру, так и капиталисти­ческому миру.

С одной стороны, строящийся новый мир («свой») противосто­ит пережиткам старого мира, мелкобуржуазному миру, который проявляется стихийно, вопреки руководящим партийным указани­ям и тем самым оказывается носителем хаоса. Недопустимость каких бы то ни было уступок этому хаосу остро ощущает номен­клатурный работник Русанов из «Ракового корпуса»:

Уступка здесь была принципиальная, недопустимая уступка всему миру стихийного и мелкобуржуазного. Павел Николаевич волновался всякий раз, когда заходило об этом...

При этом указанное противопоставление касалось частностей, пережитков и не представляло собою системного, упорядоченного явления. Напротив того, противопоставление советского и капита­листического мира являлось глобальным, распространяясь на весь мир. Отсюда особенности употребления слова мир (в рассматрива­емом значении) и его производных в идеологически нагруженных текстах. Мир чистогана, мир капитала, мир насилья, а также миро­вой капитал противопоставлялся в них новому, советскому миру, с которым в первое советское десятилетие связывалась перспектива мировой революции. В дальнейшем словосочетание мировая рево­люция в качестве пропагандистского клише ушло на задний план; зато получило распространение словосочетание всемирно-истори­ческое значение (Октябрьской революции, решений того или иного съезда КПСС и т. п.).

От старого мира не должно было остаться ничего (Весь мир насилья мы разрушим //До основанья...) или почти ничего — ср. Нами /оставляются /от старого мира / только — / папиросы «Ира» (Маяковский).

Наряду с противопоставлением было — есть, противопоставление старого и нового могло представать и как оппозиция прошлого и будущего. При этом «ге­роическое настоящее» не противопоставлялось «светлому будущему», а ростки «светлого будущего» уже можно было обнаружить в настоящем.

126

Часть П. Пространство и время

Существенно, что и старый (или капиталистический) мир, и новый мир концептуализовались как здания, отсюда метафоры раз­рушения и строительства. В дальнейшем именно представление о советском мире как о здании дало начало метафоре перестройки (ср. такое характерное выражение, как архитектор перестройки).

3.2. Воля в восприятии заключенных

Отдельного обсуждения заслуживает трансформация, которую концепт воля претерпел в языке советского времени. Это в первую очередь касается воли в ее противопоставлении миру ГУЛАГа, про­низывавшему всю советскую жизнь. Такое понимание воли было особенно характерно для мировосприятия заключенных. Проил­люстрируем особенности восприятия воли заключенными на мате­риале произведений Солженицына «Раковый корпус» и «В круге первом».

3.2.1. Иллюзии

Для заключенных противопоставление воли и ГУЛАГа было не менее всеобъемлющим, нежели противопоставление советского и капиталистического мира в советском идеологическом языке. При этом их представления о воле могли быть далеки от реальности:

Из лагерного барака воля рисуется полной противоположно­стью бараку (Раковый корпус).

В частности, как можно судить по рассматриваемым произве­дениям, распространенным было представление, согласно которо­му все мужчины уже находятся в заключении, так что на воле их вовсе не осталось, за исключением работников карательной систе­мы. Этот мотив повторяется и в «Раковом корпусе», и в романе «В круге первом». Приведем несколько примеров:

• Зэки были уверены, что на воле почти не осталось мужчин, кроме власти и МВД (В круге первом);

• Миллионам заключённых, им казалось, что жизнь на воле без них остановилась, что мужчин нет и женщины изнывают от избытка • никем не разделённой, никому не нужной любви (В круге первом);

• Раньше, в лагере, прикидывая, скольких мужчин не достаёт на во­ле, уверены были арестанты, что только конвоир от тебя отстанет — и первая женщина уже твоя (Раковый корпус).

Впрочем, и на воле никто не имеет представления о лагерном мире:

А. Д. Шмелев. В поисках мира и лада

127

Ну вот, он четверть часа рассказывал ей — и что же расска­зал? Она снова ничего не понимала. «Людмила Афанасьевна! — воззвал он.— Нет, чтоб тамошний мир вообразить... Ну, о нём совсем не распространено представление!» (Раковый корпус).

При столкновении с волей человек, привыкший к лагерным порядкам, теряется перед отсутствием жесткой регламентации и строгого распорядка. Даже ссылка представляет собою мир, более «просторный», чем лагерь, но это простор, который дает чувство облегчения и освобожденности от пут:

После лагеря нельзя было назвать ссыльный мир жестоким, хотя и здесь на поливе дрались кетменями за воду и рубали по ногам. Ссыльный мир был намного просторней, легче, разнооб­разней (Раковый корпус).

А вот простор, связанный с волей, пугает, воспринимается не как освобождение, а как необходимость подчиняться другому, еще более сложному порядку. Воля предстает не как противополож­ность миру, а как особый, сложный, непонятный и «чужой» мир воли. «Зачем такая изощрённая жизнь? Зачем в неё возвращать­ся?» — думает Олег Костоглотов в «Раковом корпусе»:

...какой ещё контроль? кого проверять? Олег совсем забыл. О, как трудно было возвращаться в этот мир! (...) И сгустилась перед ним вся сложность этого мира, где надо знать женские мо­ды, и уметь выбирать женские украшения, и прилично выглядеть перед зеркалом, и помнить номер своего воротничка...

И потому Олег Костоглотов хочет вернуться к жизни ссыльно­го, в которой он обрел освобождение от лагерных пут, но не связан по рукам и ногам регламентацией «вольной» жизни:

...наконец хотел он только в свою Прекрасную Ссылку, в свой милый Уш-Терек! Да, милый! — удивительно, но именно таким представлялся его ссыльный угол отсюда, из больницы, из крупного города, из этого сложно заведенного мира, к которому Олег не ощущал умения пристроиться, да пожалуй и желания тоже.

3.2.2. Воля vs. свобода («В круге первом»)

С другой стороны, в советское время новую жизнь обрело про­тивопоставление воли и свободы. Это противопоставление явля­ется одной из текстообразующих оппозиций для романа «В круге

128