Часть 111. Человек: душа и тело

С другой стороны, налаженный быт является основой уюта (обуюте см. [Левонтина, Шмелев 2000а; Шмелев 2002: 349—353]). Поэтому отталкивание от уюта — так же как неприятие быта, — остается важной составляющей романтического мировосприятия, ср. слова из песни на стихи П. Когана «Бригантина», ставшей своего рода гимном советской романтики 60-х годов:

Пьем за яростных, за непокорных, За презревших грошовой уют.

Весьма показателен в этой связи следующий отрывок из дневни­ка десятилетней Ариадны Эфрон, дочери М. Цветаевой (цит. по книге: [Саакянц 2002: 317]):

«Геликон»⁴ всегда разрываем на две части — бытом и душой. Быт — это та гирька, которая держит его на земле и без которой, ему кажется, он бы сразу оторвался ввысь, как Андрей Белый. На самом деле он может и не разрываться — души у него мало, так как ему нужен покой, отдых, сон, уют, а этого как раз душа и не дает.

Другая линия в русской поэзии состоит в том, чтобы видеть поэтичность в мелочах быта. Так, Пастернак вовсе не отвергает быта. Ср.:

В родстве со всем, что есть, уверясь И знаясь с будущим в быту...

Быту здесь противопоставлено будущее (как временному — веч­ное), но одновременно вступает с ним в контакт, составляя частный случай «контакта малого, сиюминутного, здешнего, [...] — с дале­ким, вечным, беспредельным» [Жолковский 1996: 217]; ср. также [Гаспаров 1994]. Ни этического, ни эстетического противопостав­ления здесь нет.

На то, что у Пастернака отсутствовало презрение к быту, харак­терное для многих представителей русской интеллигенции, указы­вает О. Ивинская в своих воспоминаниях «Годы с Борисом Па­стернаком»:

⁴ Метонимическое (по названию издательства) шутливое прозвище А. Виш­няка — берлинского издателя и вдохновителя цикла стихов М. Цветаевой.

Анна А. Зализняк, И. Б. Левонтина, А. Д. Шмелев. О пошлости... 181

Но главным источником его творческого вдохновения, как я понимаю, — была повседневность. О чем бы ни писал Пастер­нак — о любви, о природе, о социальных потрясениях, — везде у него высокое искусство рождается в столкновении поэтической отвлеченности с домашним бытом и уличной повседневностью.

Она же пишет о различиях в отношении к быту у Пастернака и Цветаевой:

[Пастернак] относился к удобствам быта совсем не так, как Цветаева. Не сибарит он был, и не барин, но некий минимум бытовых удобств, какой-то порядок и покой, письменный стол и кабинет ему были необходимы.

Ср. также следующий отрывок из «Воспоминаний» 3. Н. Пастер­нак:

Я была сконфужена, когда Пастернак тащил ко мне вязан­ки хворосту. Я уговаривала его бросить, и он спросил: «Вам стыдно?» Я ответила: «Да, пожалуй». Тут он прочел мне целую лекцию. Он говорил, что поэтическая натура должна любить по-i•"• вседневный быт и что в этом быту всегда можно найти поэ­тическую прелесть. По его наблюдениям, я это очень хорошо понимаю, так как могу от рояля перейти к кастрюлям, которые у меня, как он выразился, дышат настоящей поэзией.

Распространенная точка зрения, согласно которой высокие и поэтические натуры презирают повседневность, была совершенно чужда Пастернаку. По свидетельству еще одной женщины, Пастер­нак считал, что «нельзя быть в искусстве жар-птицей, а в быту — мокрой курицей» (3. Масленикова, Борис Пастернак).

Впрочем, установка на поэтизацию быта была свойствен­на также Цветаевой в ранний период ее творчества. Как пишет М. Л. Гаспаров, М. Цветаева «понесла в поэзию самый быт: дет­ская, уроки, мещанский уют», что «по критериям 1910 г. было... вызовом» [Гаспаров 2001].

Отсутствие отвращения от быта может быть связано не толь­ко с его поэтизацией, но и с общими ценностными установками. Приведем характерный отрывок из последнего интервью с акад. А. В. Панченко («Известия», 5 июня 2002):

— В чем проявляется национальный комплекс неполноценно­сти?

— В глухой зависти к налаженному быту. Глухой, разруши­тельной — не стремиться наладить свой быт, но разрушить чу­жой. .

182