Часть III. Человек: душа и тело

По-видимому, чисто лингвистического анализа недостаточно для решения вопросов такого рода. Здесь свое слово должны ска­зать мистики и богословы. Но лингвистический анализ может ока­заться в руках богословов полезным подсобным орудием.

Анна А. Зализняк

Счастье и наслаждение в русской языковой картине мира*

1. Предварительные замечания

Исследование языковой картины мира находится, очевидно, на границе лингвистики и других наук: культурной антропологии, психологии, поэтики. Однако, как хотелось бы думать, это не озна­чает, что границы лингвистики в этом месте расплываются. Нао­борот, именно в силу пограничное™ данной проблематики здесь должны быть проведены четкие разграничения: между информа­цией, содержащейся в самом языке и из него извлекаемой, и ин­формацией, полученной путем анализа других объектов — прежде всего текстов на этом языке (т. е. поэтических метафор, моти­вов и идей, содержащихся в произведениях литературы, фольклора и т.д.), а также информацией, полученной из тех наук, объектом которых является (говорящий на данном языке) человек, осо­бенности его мышления, поведения и т. д., — использующих, в свою очередь, любые свидетельства. Все эти объекты должны исследо­ваться отдельно и независимо; языковую картину мира образуют при этом лишь те смыслы, которые входят в значения языковых единиц; если же между собственно лингвистиче-

* Статья опубликована в журнале: Русский язык в научном освещении. 2003. № 5. Данная работа докладывалась на семинаре «Логический анализ языка» (ИЯ РАН, рук. член-корр. РАН Н. Д. Арутюнова) в октябре 2001 г. и на семинаре «Об­разы России: лингвистика и поэтика культурных стереотипов» (Институт славян­ской филологии Мюнхенского университета, рук. проф. О. Ханзен-Лёве и проф. У. Шваер) в ноябре 2001 г. Я благодарна всем, принимавшим участие в обсужде­нии работы на разных ее этапах, в особенности О. Меерсон, А. Б. Пеньковскому и А. Д. Шмелеву, прочитавшим работу в рукописи; высказанные замечания были мною по возможности учтены в.окончательной версии статьи.

154

Часть III. Человек: душа и тело

скими и прочими данными обнаруживаются какие-то систематиче­ские схождения, то это, очевидно, является лишь подтверждением правильности полученных результатов¹. Соответственно, послови­цы, поговорки и другие вошедшие в язык т е к с т ы, в том числе авторские (ср. ум с сердцем не в ладу, на свете счастья нет; широ­ка страна моя родная и т. п.), могут привлекаться к рассмотрению лишь в той мере, в какой они выражают те же идеи, которые были выявлены при анализе собственно языковых данных.

Языковая картина мира формируется системой ключевых слов (концептов) и связывающих их инвариантных ключе­вых идей (или сквозных мотивов) — ср. [Степанов 1997, Wier-zbicka 1992a, 1997, Шмелев 2002]. Так, одной из ключевых для русской языковой картины мира идей является представление о непредсказуемости мира: человек не может ни предвидеть бу­дущее, ни повлиять на него. Эта идея реализуется в нескольких вариантах. С одной стороны, она входит в значение ряда специфи­ческих слов и выражений, связанных с идеей вероятности, — таких как а вдруг, на всякий случай, если что, авось (см. [Шмелев 2001]). Все эти слова опираются на представление о том, что будущее предвидеть нельзя; поэтому нельзя ни полностью застраховаться от неприятностей, ни исключить, что вопреки всякому вероятию произойдет что-то хорошее. С другой стороны, идея непредска­зуемости мира оборачивается неопределенностью результата — в том числе собственных действий. Русский язык обладает удиви­тельным богатством средств, обеспечивающих говорящему на нем возможность снять с себя ответственность за собственные дей­ствия. В русском языке имеется целый пласт слов и ряд синтак­сических конструкций, в значение которых входит идея, что то, что происходит с человеком, происходит как бы само со­бой (см. [Зализняк, Левонтина 1996]). Употребление таких слов выполняет двоякую функцию: с одной стороны, происходит устра­нение действующего и ответственного за свои действия лица там, где оно реально есть: для этого достаточно сказать мне не рабо-тается вместо я не работаю, меня не будет завтра на работе вместо я не пойду завтра на работу, постараюсь вместо сде­лаю и не успел вместо не сделал. С другой стороны, наоборот,

¹ Ср., например, работу [Юревич 1999], в которой особенности российской науки анализируются на основе данных психологии, культурной антропологии и социологии, а выводы поразительным образом совпадают с результатами анализа языковых данных.

Анна А. Зализняк. Счастье и наслаждение...

155

некоей квазиактивностью, квазиответственностью наделяются ве­щи и обстоятельства — ср. конструкцию предложения типа у меня появилась стиральная машина (с семантическим объектом в по­зиции подлежащего), а также выражения образуется, обойдется, успеется и т.п.

В области культурной антропологии данная концептуальная конфигурация находит соответствие в таких традиционно отме­чаемых исследователями свойствах русского характера, как лень, пассивность, созерцательность, безразличие к результату и вера в чудо; в области вторичных моделирующих систем — например, в сказке «По щучьему веленью», где, как известно, из всех возмож­ных желаний Емеля выбирает, «чтобы ведра домой сами пошли». Другое дело, что Емеля — дурак, и желания у него дурацкие, но ведь дурак в русских сказках — одна из центральных фигур, причем вовсе не отрицательная, а «дурацкое поведение оказывается необ­ходимым условием счастья — условием пришествия божественных или магических сил» [Синявский 2001: 39]. Действительно, клю­чевая для русской языковой картины мира идея непредсказуемости мира охватывает также и концепт счастья.