Часть VI. Этические концепты

придает значения своим многочисленным добрым делам. Подобно тому как правда связана с правдивостью, добро ассоциируется с добротой. Можно сказать: Этот человек просто излучает добро. Сочетание *делать себе добро парадоксально, поскольку добро, как и правда, всегда связано с отношением к другому человеку (ср. при этом нормальное действовать себе во благо).

Добро всегда творит человек, а благом может быть нечто, не имеющее отношения к деятельности человека, ср.: Пожар оказал­ся благом для него: в результате стресса к нему вернулась память. В этом отношении добро также аналогично правде, которая всегда говорится человеком человеку о человеческих делах, ср. невоз­можность *правды об атомах и молекулах [Арутюнова 1991, 26]. Истина же затрагивает любые области мироздания.

Добро уже есть, присутствует в человеке, и он только откры­вает его в себе. Поэтому добро скорее статично, и оно в каком-то смысле не создается, а обнаруживается, тогда как благо динамично и устремлено в будущее, никогда не существует, а всегда осуще­ствляется. Поэтому благо так часто выступает в контекстах це-леполагания, хорошо сочетается с целевыми предлогами и само образует предложные сочетания на благо и во благо с целевым или бенефактивным значением. Когда человек делает, творит добро, это значит, что он переносит то добро, которое в нем есть, вовне, в мир. Точно так же и тот, кто ищет правду, добивается правды, на самом деле хочет внести свою, внутреннюю правду в мир, в жизнь.

Благо, как и истина, — оценка объективного положения дел, его интерпретация: Я, признаться, в этом переселении не вижу боль­шого блага (Л. Гинзбург). Поэтому если добро обычно не исполь­зуется в контексте таких слов, как оказаться, считаться и т. п., то для блага подобные употребления типичны. С другой стороны, если речь идет о поступках человека, то говорят делать добро, творить добро, потому что добро заключено в самом поступке человека, в его побуждениях. Нельзя в современном языке сказать *делать благо, *творить благо, так как благом может считаться не сам поступок, а то положение дел, которое объективно сложилось в результате. Ср. устаревший пример: «Удались от зла и сотвори благо», — говорил поп попадье (А. Пушкин).

Если индикатор правды и добра внутри человека, то истина и благо — вне его. Поэтому они могут ассоциироваться с чем-то холодным и враждебным человеку. Человека могут побуждать ради

И. Б. Левонтина. Звездное небо над головой

357

его же блага или ради истины сделать то, что противно его душе. А добро и правда всегда в гармонии с человеческой природой.

Таким образом, по признаку «абсолютность / относительность» истина и добро противопоставлены правде и благу, а по признаку локализации внутри человека или вне его правда объединяется с добром, а истина — с благом. Получается, что для разума гарантией абсолютности является внеположенность человеку, объективность, а для души, наоборот, гарантией абсолютности может быть только максимальная субъективность, ибо нравственный закон, как гово­рит Кант, внутри нас.

Интересно, что если статичность добра связана с тем, что оно внутри человека с его неошибающимися сердцем и совестью, то аналогичная статичность истины определяется ее положением как раз вне пристрастного и заблуждающегося человека.

Важен также вопрос об иерархии ценностей. И здесь пары тоже не симметричны. В паре добро—благо очевидным образом более высокой ценностью является добро, представление о кото­ром образует основу морали, тогда как благо имеет утилитарный оттенок и не является достоянием этики. А в паре правда—истина вопрос об иерархии не решается столь однозначно. Истина — это высшая эпистемическая ценность. Однако правда иногда бывает важнее истины, поскольку часто человек ценит живое движение души выше, чем любое торжество интеллекта.

Семантическая поляризация и в паре правда—истина, и осо­бенно в паре добро—благо (здесь степень этой поляризации тако­ва, что синонимы практически ни в каких контекстах не взаимо­заменимы), — достижение в основном последних полутора веков. Раньше различие между членами пар было в основном стилисти­ческим, прагматическим и т. п. Можно сказать, что прямо на наших глазах осуществилось языковое оформление важнейших культур­ных концептов.

И. Б. Левонтина, А. Д. Шмелев Попречный кус*

Одно из характерных и труднопереводимых выражений рус­ского языка — это слова попрекнуть (попрекать) и попрек. Пред­ставление о том, что попрекать нехорошо, отражено во многих по­словицах русского народа: Своим хлебом-солью попрекать греш­но; Попречный кус поперек горла становится; Сделав добро, не попрекай и т.д. Что же такое попрек!

Это слово обычно употребляется при описании ситуации, ко­гда некто, сделав в прошлом что-то хорошее кому-либо, считает, что теперь он имеет право ожидать от этого человека ответных благодеяний, послушания или просто постоянных изъявлений бла­годарности. Поэтому он напоминает облагодетельствованному о своих подарках, жертвах и т. п. Часто, оказывая такое моральное давление, «благодетель» даже не преследует никакой материаль­ной цели, а просто хочет, чтобы его подопечный «чувствовал» (см. [Булыгина, Шмелев 1994]).

Попрек несет на себе печать близких, часто семейных отноше­ний, причем попрекаемый обычно уже и так находится в унижен­ном или зависимом положении, попреки делаются как бы «сверху вниз». Родители иногда попрекают детей тем, что отдали им луч­шие годы жизни, попреки же со стороны детей представить себе гораздо труднее.

Поэтому попреки тешат тщеславие попрекающего и больно бьют по самолюбию попрекаемого: «Убедили дядю и в том, (...) что он горд, тщеславится своим богатством и способен попрек­нуть Фому Фомича куском хлеба» (Ф. М. Достоевский, Село Сте-панчиково и его обитатели).

Особенно интересно и показательно использование этих слов в диалоге, при «выяснении отношений». Обвинение в попреке —

И. Б. Левонтина, А. Д. Шмелев. Попречный кус

359

* Опубликовано в журнале: Русская речь. 1996. № 5.

безотказное оборонительное средство, позволяющее человеку из обвиняемого превратиться в обвинителя. При этом можно подкре­пить обвинение в попреке одним из двух способов. Можно указать на то, что оказанное благодеяние не столь уж велико. Так, у Салты­кова-Щедрина Евпраксеюшка, усмотрев попрек в словах Иудушки, говорит ему: «Какой такой интерес я у вас нашла? Окромя квасу да огурцов...» Далее дискуссия развивается в этом направлении: «„Ну не один квас да огурцы..." — не удержался, увлекся, в свою оче­редь, Порфирий Владимирыч. — „Что ж, сказывайте, что еще?' — „А кто к Николе каждый месяц четыре мешка муки посылает?' — „Ну-с, четыре мешка! еще чего нет ли?' — „Круп, масла постного... словом, всего..." — „Ну, круп, масла постного... уж для родителев-то жалко стало! Ах, вы!" — „Я не говорю, что жалко, а вот ты..." — „Я же виновата сделалась! Мне куска без попреков съесть не дадут, да я же виновата состою!"» (Господа Головлевы). Или же можно дать понять, что благодеяние не столь бескорыстно, например: «Не попрекайте меня вашим хлебом, Валентина Михайловна! Вам бы дороже стоило нанять француженку Коле... Ведь я ему даю уроки французского языка!» (И. С. Тургенев, Новь).

Однако при обвинении в попреке можно обойтись и вообще без аргументов. Любое напоминание или просто упоминание о сделанном в прошлом добре может при недоброжелательной ин­терпретации быть названо попреком. В этом слове столь сильна отрицательная оценка, что человек, когда ему говорят: Попрека­ешь?! — немедленно начинает оправдываться, как, например, в следующем диалоге: «„Куска, видно, стало жалко! Куском попре­кать стали?' — „Я не попрекаю, а так говорю"» (М. Е. Салтыков-Щедрин, Господа Головлевы). Иногда, услышав такое обвинение, человек сразу капитулирует и просит прощения, как в примере из повести И. Грековой: «„Молод ты еще курить. Сам заработай, то­гда и кури". — ,Д, ты меня своим хлебом попрекаешь? Ладно же! Хватит! Не буду у тебя есть!" — ,Дрости меня, Вадик. Виновата. И кури, пожалуйста, только не вредничай"».

Но уличенному в попреке не так легко получить прощение. Скорее всего, собеседник будет еще некоторое время использовать преимущество своего положения, как это делала, например, герои­ня Салтыкова-Щедрина: «Евпраксеюшка не выдержала и залилась слезами. (...) „И чаю мне вашего не надо! ничего не надо! Ишь что вздумали — куском попрекать начали! Уйду я отсюда! вот те Христос, уйду!"» (Господа Головлевы).

360