Часть VI. Этические концепты

сочетание доверчивое смирение с судьбой). Однако идея «прими­рения с действительностью» определенным образом окрашивает слово смирение, создает у него некий дополнительный семантиче­ский ореол. При употреблении слова смирение может акцентиро­ваться как идея отказа от гордости, так и идея покорного принятия всего, что ниспосылается человеку. Характерно рассуждение мит­рополита Антония (Блума):

Мы привыкли думать о смирении как о состоянии человека, который перестал видеть в себе что бы то ни было, что могло бы вызвать в нем тщеславие, гордость, самодовольство. Но смире­ние — еще нечто большее: это примиренность до конца, это мир со всем. Это состояние отданности до конца, за пределом страха, за пределом самозащиты; это предельная уязвимость и беззащит­ность. И вместе с тем, это такая открытость Богу, которая дает Ему возможность воздействовать на нас, что бы Он ни захотел с нами сделать, чем бы Он ни хотел, чтобы мы стали. Это готов­ность, именно по этой примиренности, принять любое унижение или любую славу с одинаковой открытостью, без содрогания и без наслаждения.

Точно так же и свящ. Александр Ельчанинов, почти в точном со­ответствии с анализом А. Вежбицкой, писал о смирении не столь­ко как о непосредственной противоположности гордости, сколько как о «лекарстве от гордости», предполагающем принятие мира («послушание»). Поставив вопрос: «Как бороться с этой болезнью [гордостью], что противопоставить гибели, угрожающей идущим по этому пути?» — он отвечал следующим образом:

Ответ вытекает из сущности вопроса — смирение, послуша­ние объективному; послушание, по ступенькам — любимым лю­дям, близким, законам мира, объективной правде, красоте, всему доброму в нас и вне нас, Послушание Закону Божию, наконец — послушание Церкви, ее уставам, ее заповедям, ее таинственным воздействиям.

Английское humility лишено такого дополнительного семантиче­ского компонента, указывающего на «послушание», и, вероятно, не могло бы использоваться в рассуждениях такого рода без неко­торого семантического сдвига. По-видимому, именно указанное различие семантического потенциала русского слова смирение и английского humility и создает впечатление того, что в них отраже­ны различные нравственные идеалы. Однако, как видно и из при­веденных рассуждений, основным (более «привычным») для идеи,

А. Д. Шмелев. Плюрализм этических систем...

405

выраженной в слове смирение, является тот же общехристианский идеал отказа от гордости, который выражен в слове humility. Осо­бенностью слова смирение является лишь то, что в нем отражен (в качестве дополнительного) и идеал примиренности, который, ве­роятно, можно считать характерным именно для русской языковой картины мира¹.

Для полноты картины можно было бы упомянуть и прилага­тельное смиренный (и наречие смиренно). В целом оно отражает идеал, заключенный в слове смирение, и значит 'негордый' (с до­полнительным семантическим ореолом 'готовый принять все, что ему будет ниспослано'). Однако в народной речи слово смиренный приобрело еще одно значение 'смирный, кроткий', иллюстриру­емое известными строками Некрасова: Что ты? с мишкой? — Ничего! Он у нас смиренный. Однако здесь речь должна идти о некотором относительно стандартном семантическом переносе (от внутренней установки к ее внешним проявлениям), а не об особом (еще одном) нравственном идеале.

Коснемся вкратце и противоположного смирению концепта «гордости», отраженном, в частности, в русском глаголе гордить­ся, прилагательном гордый (вместе с наречием гордо) и существи­тельных гордость и гордыня. Здесь целесообразно предварительно провести ряд разграничений. Мы можем говорить о гордости как об актуальном чувстве (когда человек гордится чем-то определен­ным) или как о свойстве его характера или жизненных установок.

Гордость как актуальное чувство возникает в каком-то смыс­ле независимо от воли субъекта и потому практически не подле­жит этической оценке как таковое, если не ведет к высокомерному поведению в отношении других людей. Гордость как общая уста­новка безусловно осуждается традиционной христианской этикой, согласно которой она представляет собою первый из смертных грехов, «демонскую твердыню», и скорее одобряется современной секулярной этикой, сближаясь с такими концептами, как чувство собственного достоинства («не буду перед ними унижаться!»), — опять-таки при условии, что не питается сознанием своего превос­ходства и не приводит к высокомерному поведению².

¹ Идеал примирения с действительностью можно усмотреть в семантике це­лого ряда русских языковых выражений (конструкции X есть X, вводного слова видно и др.).

² То, что в современной секулярной этике высокое мнение о себе самом может никак не осуждаться, если не приводит к третированию других, проявляется в

406