Часть I/I. Человек: душа и тело

нии нового типа «обыденного сознания», в котором рациональ­ное мышление рассматривается как главная способность человека [Wierzbicka 1992a: 46].

Во французском языке слово esprit, объединяющее дух и ин­теллект (и, кроме, того, остроумие), выражает один из ключевых для французской культуры концептов⁷. Что же касается русского языка, то, как оказывается, при необходимости вписать ум в рамки бинарной оппозиции «душа — тело», русский язык отводит ему место в «низкой» сфере, объединяя интеллектуальное с телесным и противопоставляя его душевному и духовному⁸. Согласно пред­ставлению русского языка, красивое доказательство теоремы или остроумная шутка доставляет нам именно удовольствие, а не ра­дость: интеллектуальные удовольствия стоят в русском языке в одном ряду с физиологическими и моторными удовольствиями и не пересекаются с тем рядом, где находятся радости. Языковым свидетельством являются также примеры типа приводимой ниже фразы из «Записок» Ф. Ф. Вигеля, где — независимо от того, что здесь явно утверждается, — имеется пресуппозиция⁹, на основании которой ум и тело объединяются и противопоставля­ются душе.

Свет наук (к началу 1820 г.) стал быстрее распространять­ся; но по мере как новые изобретения с каждым днем создавали для человека новые удобства, новые наслаждения в жизни, за­коны нравственности все более теряли силу. Все для ума, для

⁷ По мысли Ольги Меерсон (устное сообщение), французское слово esprit и навязываемая им концептуализация внутренней жизни человека — один из ис­точников воплощенного в «Войне и мире» представления Л. Толстого о том, что интеллект — это типично западный, «галльский» суррогат духа. В романе имеются три семьи, воспроизводящие платоновскую триаду «тело — душа — дух»: соответственно, Курагины — Ростовы — Болконские. Но внутри (духовно­го) семейства Болконских происходит непонимание между стариком, приятелем императрицы Екатерины, и внешне похожим на Вольтера — представителем ума-остроумия и его нежно любимой дочерью, крайне одухотворенной, но, на его взгляд, не умной, поскольку она лишена чувства юмора. Это непонимание семи­отически обусловлено неразличением категорий духа и интеллекта, заключенным во франц. слове esprit.

⁸ Данный тезис касается слова ум. Иной концепт заключен в русском слове разум, который «предстает как высшая способность человека, ставящая его над остальным миром (в этом отношении разум сближается с душой)» [Урысон 1997а: 448].

⁹ О том, что картину мира формируют смыслы, входящие в презумптивную (но не ассертивную) зону значения языковых единиц см. [Шмелев 2002: 11].

Анна А. Зализняк. Счастье и наслаждение...

159

тела, ничего для души, которой и в существовании скоро стали отказывать¹⁰.

Косвенным аргументом в пользу невысокой оценки ума в рус­ской языковой картине мира может служить также тот факт, что оценка, содержащаяся в словах безумный и безрассудный, во­все не является однозначно отрицательной (в отличие, например, от слова бездушный). Безрассудство сродни удали (см. [Шмелев 1997а: 489]), а безумие «уводит человека из нормального мира и в некотором смысле возвышает над ним» [Плунгян, Рахилина 1993: 121]¹¹. Безусловно положительная оценка заключена в выражении без ума (от кого-то/чего-то), а также в слове изумительный¹²; на­оборот, отрицательная оценка — в словах умствовать и умничать (примеры А. Б. Пеньковского, устное сообщение).

Действительно, поскольку ум состоит, в частности, в способ­ности правильно предсказывать ход развития событий (а согласно некоторым концепциям, к ней и сводится), трудно ожидать, чтобы эта способность высоко ценилась в рамках идеологии непредска­зуемости мира, о которой шла речь выше.

Отношение теоретиков «русской идеи» (таких как А. С. Хо­мяков, И. В. Киреевский, К. С. Аксаков, И. А. Ильин и др.) к рациональному, «отвлеченно-логическому» мышлению известно, т.е. данные культурной антропологии здесь вполне однозначны. Приведем некоторые данные из области литературы и фольклора.

В известном стихотворении Тютчева

Умом Россию не понять, Аршином общим не измерить. У ней особенная стать, В Россию можно только верить

содержится не только множество соответствующих явных утвер­ждений, нр еще и ряд импликаций, вытекающих из структуры текста. Так, слово особенный в 3-й строке, очевидно, входит в

¹⁰ Вигель Ф. Ф. Записки. М., 2000. С. 411. Этим примером я обязана А. Б. Пеньковскому.

" Подобное ценностное распределение в паре «ум vs. чувство (душа, серд­це)» характерно для романтического мировосприятия, независимо от языка (ср., например, сказку Андерсена «Снежная королева»).

¹² Изумиться имеет исходное значение 'лишиться ума' (см. [СРЯ XVIII: 66]). Ср. образованное по той же модели извиниться = 'избавиться от вины' и нем. sich .entschuldigen (от Schuld 'вина').

160