Часть V. Намерения и дела

исследование — проблема только в том, что в рамках этого жанра очень трудно удержаться.

Книга А. Вежбицкой «Semantics, Culture, and Cognition» заме­чательна, в частности, тем, что она открывает новый поход к ста­рой и давно зашедшей в тупик проблеме. Действительно, сама по себе идея о выражении языком «национального характера», с од­ной стороны, не оригинальна, с другой — просто неверна. Задача же отыскания в том или ином языке черт, a priori приписываемых соответствующему «национальному характеру», является устарев­шей и, по-видимому, безнадежной.

Оригинальность метода Вежбицкой состоит в том, что она идет в противоположном направлении. Анализируя семантику значи­мых единиц языка (слов, конструкций, морфем), она обнаруживает скрытые свойства человеческой природы, которые при этом оказы­ваются различными у людей, говорящих на разных языках. Таким образом, национально-специфическое в значении единиц данного языка, оказывается материалом, на котором может основываться исследователь «национального характера».

Здесь естественно возникает вопрос о том, как наличие в языке некоторого слова связано с наличием соответствующего культур­ного концепта. А. Вежбицкая говорит по этому поводу следую­щее. Неверно, что отсутствие в языке некоторого слова означает отсутствие соответствующего концепта. Но наличие некоторого слова безусловно указывает на наличие соответствующего концеп­та и, более того, на его значимость для данной культуры. Так, в английском языке нет слова, которое соответствовало бы поль­скому tqsknic ('тосковать'). Значит ли это, что люди, говорящие по-английски, никогда не испытывали соответствующего чувства? Не обязательно. Отдельные говорящие на английском языке, без­условно, испытывали. Но англосаксонская культура в целом не со­чла это чувство заслуживающим специального имени [Wierzbicka 1992а: 21, 123].

Излишне говорить, что книга изобилует глубокими и остроум­ными наблюдениями — особенно убедительными, когда речь идет о различиях между близкими по значению словами. В первой главе «Языковые данные для этнопсихологии и этнофилософии» анали­зируются слова душа и сердце в сопоставлении с англ, soul, mind и heart, нем. Seele, фр. ате и др. и культурологические имплика­ции, которые могут быть сделаны на основании этих различий, а также рассматривается круг понятий, связанных с идеей судьбы

Анна А. Зализняк, И. Б. Леюнтина. «Национальный характер»... 309

(в разных европейских языках). Далее обсуждаются обозначения эмоций (любовь, жалость, гнев, страх, стыд и некоторые другие) и «моральных» категорий (смирение и смелость) в самых разных, в том числе «экзотических», языках. Всего предложено около 90 тол­кований и еще примерно столько же слов комментируется в более свободной форме. Эта часть книги представляет собой своего рода итог работы А. Вежбицкой над проблематикой «универсальности эмоций» (которой посвящен ряд ее статей, выходивших в течение последнего десятилетия). Две последующих главы (об экспрессив­ных суффиксах в собственных именах, формах обращения и име­нах родства) объединены между собой и, одновременно, с первой частью книги тем, что они посвящены способам называния лю­дей, включающим информацию об отношении (эмоциональ­ном, родственном, социальном) к ним субъекта номинации, т.е. рассматривается совокупность формальных средств, при помощи которых приблизительно те же категории, которые обсуждались в начальных главах (т. е. эмоциональные, моральные, социальные и т.д.), выражаются в языке принципиально имплицитным обра­зом. Наконец, в заключительной главе, которая называется «Язык как зеркало культуры и „национального характера"», предметом анализа являются некоторые специфические слова и конструкции русского языка и австралийского варианта английского языка.

Настоящая статья, не являясь в буквальном смысле рецензией на книгу А. Вежбицкой, представляет собой попытку применения некоторых ее идей к другому материалу.

Так, А. Вежбицкая называет несколько фундаментальных свойств, формирующих «семантический универсум» русского язы­ка. Это «эмоциональность», «иррациональность», «неагентив-ность» и «моральная страстность» [Wierzbicka 1992a: 395]. Свой­ство «неагентивности» демонстрируется ею на материале некото­рых конструкций русского синтаксиса; как пишет А. Вежбицкая, «Russian grammar has a wealth of constructions which present reality as contrary to, or at least independent of, human desires and human will» [1992a: 428]. Однако ощущение неподвластности человеку хода событий (the feeling that the human beings are not in control of their lives and their control over events is limited; a tendency to fatalism, resignation, submissiveness) [Wierzbicka 1992a: 395] в не меньшей степени отражено и в русской лексике.

310