Часть VI. Этические концепты

proud I. (in a good sense) Having or showing a proper pride or dignity. He was too proud to complain. 2. (in a bad sense) esteeming oneself too highly; thinking oneself superior; haughty; arrogant. He was too proud to join our party. ... [Hornby, 1958];

proud ... 2. having a sense of one's personal worth or dignity: He is too proud to beg. 3. having an exaggerated or unreasonable sense of one's personal worth or dignity; haughty: Harold is a proud, vain man [Macmillan 1973].

Как видно из толкований, отрицательная окраска возникает у слова proud, как правило, в тех случаях, когда связанная с ним самооцен­ка субъекта воспринимается говорящим как необоснованно завы­шенная. В целом же качество, обозначаемое словом proud, скорее поощряется современной англосаксонской культурой. И особен­но характерно употребление этого слова в южных штатах США (напр., в Техасе), где оно может использоваться почти как универ­сальное слово, указывающее на положительные эмоции или да­ющее положительную оценку какому-либо объекту „или явлению. Ср. такие высказывания, как: I'm mighty proud to see you; Proud to see you looking so well', I'll bet your mother was proud to see you; I'm right proud you-all thought to come; I'm just proud of a chance to help; Then he did a proud thing или даже I'd be proud to have my tooth stop hurtin'.

На французский язык слово гордый можно перевести двояким образом :fier и orgueilleux. При этом слово fier может указывать и на постоянное свойство субъекта, которое может оцениваться как положительно (avoir I 'dmefiere), так и отрицательно (Depuis qu 'il a fait fortune, il est devenufier), и на его актуальное чувство (// estfier de ses enfants), тогда как orgueilleux, по-видимому, всегда указы­вает на постоянное свойство, получающее отрицательную оценку. Можно предположить, что указанное различие между словами fier и orgueilleux (в том числе и в отношении оценочного компонента) влияет и на восприятие соответствующих существительных (отме­тим, что не случайно и различное направление словообразователь­ной связи в указанных двух случаях: fier —> fierte, но orgueil —+ orgueilleux). Вероятно, именно с этим и связана уверенность, с которой А. Вежбицка приписала существительному fierte положи­тельную окраску, а существительному orgueil — отрицательное.

Итак, мы видим, что различия между этическими представ­лениями, отраженными в разных языках, несомненно существу­ют. Однако ничуть не менее глубоки различия, которые могут

А. Д. Шмелев. Плюралим этических систем..

409

быть проведены между этическими системами, сосуществующими в рамках одного языка. Границы между системами этики находят отражение в языке, но не совпадают с границами между языками И поэтому мы можем (разумеется, с некоторой долей условности) говорить о традиционных христианских этических представлени­ях современных секулярных представлениях и т. п.; но едва ли есть основания выделять особую «русскую этику», «англосаксонскую этику», «французскую этику» без дальнейших уточнении.

А. Д. Шмелев

Терпимость в русской языковой картине мира*

Описание лингвоспецифичных аспектов языковой концептуа­лизации мира само по себе может рассматриваться как школа то­лерантности. Размышляя об уроках истории Вавилонской башни, рассказанной в Книге Бытия, В. Н. Топоров [19896: 9—13] отме­чал, что помощь Бога заблудшим состояла в том, что, вступив на путь культурно-языковой дифференциации, люди должны были осознать факт многообразия языков и культур, отказаться от вос­приятия своего взгляда на мир как единственно возможного или единственно верного, такого, который «не с чем сравнить, соотне­сти, сопоставить и нечем проконтролировать, поправить, поддер­жать, продублировать» (что «питает как на дрожжах поднимающу­юся гордыню»), и научиться жить в условиях культурно-языкового плюрализма, «увидеть не только ,другое", но через него и себя, по крайней мере ощутить свое различие, свою специфику, свою ха­рактерность — и в достоинствах, и в недостатках, которые в своей совокупности образуют неповторимость данного языка и данной культуры, уникальность, распространяющуюся в конце концов на весь массив языков и культур». В этом смысле описание любого фрагмента русской языковой картины мира в сопоставительном ключе связано с темой толерантности самым непосредственным образом.

Однако, говоря об изучении специфики русской языковой кар­тины в связи с толерантностью, можно обратить внимание и на другую сторону проблемы. Речь идет о том, как сама идея тер­пимости к «чужому» преломляется языковым сознанием. Можно полагать, что различные языки понимают и оценивают терпимость по-разному.

* Опубликовано в сборнике: Философские и лингвокультурологические про­блемы толерантности. Екатеринбург, 2003.

А. Д. Шмелев. Терпимость..

411

Терпимость в русской языковой картине мира может быть рас­смотрена, по меньшей мере, с трех точек зрения.

Во-первых, терпимость к тем аспектам жизни, которые почему-либо нас не устраивают, является составной частью общей уста­новки на «примирение с действительностью», которая представле­на в семантике целого ряда русских лингвоспецифичных выраже­ний (см. об этом, напр., [Шмелев 1997в: 507]).

Во-вторых, интерес представляет устойчивое сочетание, слу­жащее для обозначения терпимости к чужим мнениям, а именно — широта взглядов. Хотя по своей внутренней форме оно не являет­ся исключительной принадлежностью русского языка (ср., напр., английское broad-mindedness, также выражающее идею 'широты'), но именно в рамках русской языковой картины мира оно интерес­ным образом встраивается в систему представлений о «широте души», которая издавна считается одной из определяющих черт «русского характера».

Наконец, существенны ассоциативно-деривационные связи русского слова терпимость, входящего в словообразовательное гнездо глагола терпеть. Своеобразие конфигурации этого гнезда позволяет понять, с чем в первую очередь ассоциируется терпи­мость у носителей русского языка.

Примирение с действительностью

Характеристика ценностных установок русской языковой кар­тины мира в отношении терпимости к тому, что нас не устра­ивает, отличается некоторой двойственностью. С одной стороны, нередко отмечается, что для русской языковой картины мира чрез­вычайно характерна установка на «примирение с действительно­стью», находящая отражение в семантике целого ряда лексических единиц и синтаксических конструкций. С точки зрения установки на «примирение с действительностью», достижение внутреннего мира возможно лишь при условии отказа от вражды с другими людьми и принятия всего, что вокруг происходит. Положительная оценка «примирения с действительностью» проявляется в целом ряде контекстов, в которых с очевидно положительной окраской используется производные глагола примириться, — ср. примеры из эссе Солженицына о Пушкине:

412