§ 11. Подношение и вознаграждение

Рядом с вознаграждением [Lohn] как даром высше­го низшему стоит подношение [Abgabe] как вклад низ­шего в поддержание жизни и домохозяйства высше­го. В ходе фактического применения то и другое раз­вивается в привычку, а в силу сопутствующих обстоятельств становится всеобщей привычкой и дол­гом также и в отношении своего вида и размера. Как совершенно добровольным им соответствуют просьба (в связи с вознаграждением) или обещанная, хотя и

заранее не гарантированная милость (в связи с подно­шением); как выполняемым по долгу — требование (postulatum) или статья какой-либо привилегии. Но в конечном итоге отношения обоих этих родов стано­вятся контрактными (а затем закрепляются в законе, что здесь, однако, еще не рассматривается), и в них вознаграждение и подношение представляют собой не что иное, как заранее оговоренные и условленные эквиваленты других, уже полученных или ожидаемых вещей и услуг. Но поскольку по своему происхожде­нию они восходят к памяти и основаны на признании (recognitio) общностных отношений, постольку и под­ношение, и вознаграждение есть не что иное, как зримое выражение благодарности за вкушаемые блага. И потому подношение можно также рассмат­ривать как вознаграждение, проникнутое почитанием и возвеличением, а вознаграждение — как подноше­ние, приносимое из милости и снисхождения. Даже безотносительно к ценности и полезности подарков, получать их в одном отношении приятно, а в дру­гом — обременительно. Поэтому отказ от подноше­ний, замена их налогами и т.п., как момент отмирания общностных отношений, оказывается в то же время разрушительным для определяемых ими высших ран­гов, хотя и впервые позволяет последним приобрести общественное значение, а именно совершенную иму­щественно-правовую независимость, достигаемую благодаря твердому денежному доходу от торговых и ростовщических сделок. Ведь свободное землевладе­ние, даже если оно не трактуется как сделка, фор­мально становится таковой уже в силу арендного кон­тракта и, как следствие, пользования земельной рен­той. Таким образом, если вышеупомянутая перемена двояким образом сказывается на тех, кому предназна­чалось подношение, — она пагубна для их чести, но благотворна для их имущества, — то упразднение

290

291

вознаграждения ведет к тем же последствиям, толь­ко касающимся противоположной стороны. Вы­сшие ранги, даже после того как все действительные узы между ними и толпой были разорваны, сохраня­ют стойкий интерес к тому, чтобы сопротивляться окончательным последствиям равенства всех, кто об­ладает способностями избирательной воли, ибо пос­ледствия эти содержат отрицание их старшинства, ка­ковое на деле не только сохраняется, но и становится все более устойчивым и явным, превращаясь в общес­твенное старшинство, целиком и полностью обретае­мое уже не в субъекте — голой личности, — а в объ­екте, соразмерно объему их избирательно-волевой сферы и тем самым их имущества. Поэтому им нра­вится блюсти видимость вознаграждения и использо­вать его имя. Эта самая видимость (однако не имя!) ощущается низшими рангами как признак покорнос­ти, как бесчестие. Напротив, вещь, измеренную по ее экономической ценности, в некоторых отношениях, которые сами по себе вполне могут быть редуцирова­ны к чистому обмену или контракту, они принимают с благосклонностью. Ибо тот, кто не желает торго­ваться о цене какого-либо товара или услуги (считает это ниже своего достоинства, ценит себя выше этого), поступается тем самым как продавец своей главной выгодой и, если услуга уже была предоставлена (т.е., если в соответствии с общественной схемой молчали­вый контракт уже был заключен), избегает той опас­ности, что его к этому принудит последующее требо­вание продавца, лишь благодаря завышенной оплате, которая, таким образом, мыслится как содержащая помимо ценности и цены еще и некий свободный дар; и дар этот, разумеется, можно рассматривать как воз­мещение и собственно вознаграждение за те свойст­ва и действия, ценность которых не была или не могла быть предложена. Обычно же он имеет харак-

292

тер подаяния [Almosen] как добровольного подноше­ния вышестоящего нижестоящему, единственным ос­нованием для коего представляется нужда последне­го. Однако и подаяние имеет различный, общностный или общественный смысл или, скорее, разнится в за­висимости от того, проистекает ли оно из сущностной или из избирательной воли. Ибо одно дело, когда оно подается из особенного или всеобщего сострадания, особенного или всеобщего чувства долга, когда по­мощь и поддержка происходит из соответствующей настроенности и заключает в себе идею необходи­мости (оказывается по собственному побуждению) или обязанности (обусловливается отношениями род­ства, соседства, сословного и профессионального то­варищества, а в конце концов даже религиозного или, скажем, всеобще-человеческого братства. Иначе дело обстоит, когда оно подается абсолютно хладнокровно, ради какой-нибудь внешней цели, например, чтобы оградить себя от тягостного зрелища нищеты, или вы­казать свою щедрость, прославиться своим богатст­вом и властью, или же, наконец, — и это случается чаще всего, хотя и находится в тесной связи со всем прочим, — под давлением общественной конвенции и этикета, у которых есть свои веские основания для того, чтобы настаивать на таких предписаниях. А именно таково часто бывает благодеяние богатых и знатных особ: оно конвенционально и уже потому хо­лодно и бесчувственно. — С этих позиций следовало бы оценивать любопытный и подробно рассмотрен­ный новейшими авторами феномен чаевых [Trink-geld], эту странную смесь вознаграждения, оплаты, подаяния, в любом случае непригодную для того, чтобы сохранять и поддерживать человеческую об­щность. Это поздний побег и признак окончательного вырождения всех подобных образований. Напротив, их изначальной и наиболее универсальной формой

293

вляется подарок [Geschenk], которым обмениваются влюбленные, родственники, друзья, действительно ощущающие свое природное единство, подобно тому как гостеприимство и всякая подлинная помощь в не меньшей мере, чем ради ближнего, оказывается и ради самого себя. Как и все такого рода вещи, даре­ние тоже может стать произвольным и конвенцио­нальным, но видимость соответствующего настрое­ния удерживается с еще большей щепетильностью, потому что в противном случае имел бы место обмен натуральными предметами, который без их сравне­ния и оценки выглядел бы слишком самонадеянным и абсурдным. Ибо, опять-таки, предложить кому-либо денежный подарок, ничуть не нарушая при этом логи­ческого или эстетического взаимопонимания, допус­тимо только тогда, когда нет и мысли об ответном действии, ведь последнее означало бы полную или частичную отмену первого; и потому такой подарок допустим, скажем, как дружеский дар со стороны вы­сшего, который может обладать не только властью, но и волей к тому, чтобы укрепить абстрактное имущест­венное состояние младшего, тем более, если послед­ний целиком, со всей своей волевой сферой происхо­дит от него, как сын от отца. Напротив, денежный подарок от бедного богатому смешон в силу своей внутренней противоречивости. Именно по этой, более глубокой причине вознаграждение, пожалуй, может сохранять свою сущность, когда оно превра­щается в деньги, но подношение — навряд ли. Ибо обращенный в денежную форму налог — все равно, выплачивается ли он государству или какому-либо его подразделению — попадает в общую кассу, помещае­мую индивидуальными лицами вне самих себя. Поня­тие о такой кассе относится к общественным поня­тиям и получает свое объяснение в связи с понятием государства и всех подобных ему объединений.

294