§ 16. Оценка — Сопротивление

Несколько иначе дело обстоит, когда эти виды стремления и избирательная воля вообще оценивают­ся исходя из сущностной воли, где они, однако, вы­ступают лишь как ее высокоразвитые модификации. Именно: все, что принадлежит ей в непосредственном и собственном смысле, может теперь рассматривать­ся как абсолютно благое и дружественное, поскольку выражает взаимосвязь и единство между людьми — каковое в самом деле проступает как в телесном, так и в душевном или волевом облике, как своего рода субстанция, которая от рождения соприсуща каждо­му такому существу; «эгоистическое» же мышление, в котором принцип индивидуации возводится в наи­высшую степень, напротив, — как абсолютно враж­дебное и злое. Тогда, согласно такой точке зрения, ко­торая не верна, но глубоко обоснованна, нрав, или сердце, а также настроение и совесть связываются и даже отождествляются с добротой, как если бы она была их необходимым атрибутом; расчетливый же и сознательный человек, считающийся «бессердечным» и «бессовестным», представляется поэтому также дурным и злым, а эгоизм — равнозначным неприяз­ненному и враждебному настроению. В действитель­ности же чем более ярко выраженным эгоистом явля­ется человек, тем равнодушнее он к благополучию и горю других; до их бед ему непосредственно столь же мало дела, что и до их счастья, но он может намерен­но способствовать и тому, и другому, если ему кажет­ся, что это послужит его целям. Чистая же и всеобщая злобность столь же редка, почти невозможна, что и чистая и всеобщая доброта «сердца» — и коррели­рует с ней. Каждый человек по природе добр и дру­жествен по отношению к своим друзьям и к тем, кого он мог бы считать таковыми (поскольку они добры к

180

нему); но зло и враждебно настроен против своих врагов (которые жестоки к нему, посягают на него и ему угрожают). Вышеупомянутый абстрактный, или искусственный, человек не имеет ни друзей, ни вра­гов и сам не является ничьим врагом или другом, но знает лишь союзников или противников в связи с преследуемыми им целями; и те, и другие суть для него лишь некие силы или субъекты власти, и чувства ненависти и гнева столь же неуместны в отношении одних, что и в отношении других — чувства любви и сострадания. Если такие чувства когда-либо у него на­личествуют или возникают, то его мышление ощу­щает их как нечто чуждое, мешающее, неразумное, что следует, скорее, подавить и даже искоренить в себе, а не хранить и лелеять; ибо они подразумевают утвер­ждение и отрицание, которые уже не обусловлены и не ограничены его собственными интересами и пла­нами, и таким образом подбивают на необдуманные действия. Конечно, поступая враждебно или вообще обращаясь со всеми другими людьми как с вещами — своими средствами и орудиями, он может быть и ка­заться злым вопреки своему собственному нраву и совести, но это все же предполагает, что такие начала еще живы в нем и взывают к противоположному по­ведению, как в действительности дело обычно и об­стоит, по крайней мере, в отношении его родственни­ков и друзей. О том же свидетельствует нрав и со­весть других людей, если они помещают себя на его место. А с мнением о том, что злодеи на самом деле все же обладают еще сдерживающим их нравом (и, стало быть, свойственной ему природной добротой), что голос совести не совсем «заглушён» или мертв в них, люди, насколько мы их знаем, расстаются не­охотно (явление, причин которого мы здесь не будем касаться): потому-то всегда и считается, что даже «не-Добрая совесть» еще свидетельствует о каких-то ос-

181

татках доброго и правильного настроения, ведь она должна осуждать злые деяния и планы, направленные против друзей, даже если по природе своей в не мень­шей мере осуждает также и добрые дела или недоста­ток надлежащей злобности в отношении врагов. Ибо судят об этом, одобряют сам нрав и совесть именно друзья; коль скоро против врагов для них желанны и достойны похвалы даже враждебные манеры, нрав попросту считается добрым, за исключением тех слу­чаев, когда он заблуждается и желает друзьям зла, а врагам — блага; и совесть просто добра, если судит в указанном смысле. С такой точки зрения все те (по форме своей) в высшей степени разумные стремле­ния, посредством которых люди пытаются достичь счастья и добыть потребные для этого средства, в свою очередь, предстают если и не как непосредст­венно злые, то все же как необузданные страсти (ведь и в языке нашем наиболее благородные из них име­нуются «болезнями»), которые лежат, по крайней мере, вне сферы добродетели, в каком бы смысле ее ни понимали. Далее, эгоистически-произвольное дея­ние и поведение вполне можно понимать как враж­дебное, оскорбительное, поскольку оно насквозь про­никнуто сознательным притворством: во всех тех слу­чаях, где оно практикуется с целью внушить другому человеку такое суждение, ложность которого извест­на субъекту действия. Из несуществующей материи он творит призрачные вещи и помещает их наравне с действительными, чтобы выдать одно за другое; тот же, кто принимает такого рода вещь, полагая, что он что-то получил, поступит соответствующим образом, т.е. (как представляется всего отчетливее) даст что-то взамен; следовательно, это «что-то» оказывается от­нято, похищено у него с помощью такой уловки. И как эта разновидность произвольного действия отно­сится к его всеобщему понятию, так обман относится

К обмену, плутовство — к продаже. Фальшивый товар или монета, и тем самым вообще ложь и притворство, I достигая (в единичном случае или в среднем для мно­гих) того же самого, что и подлинный товар, честное слово и естественная манера поведения, обладают одинаковой ценностью с ними, если же достигают большего, то — более высокой, если меньшего — то более низкой ценностью. В отношении всеобщей кате­гории силы и ее возможного применения существую­щее и несуществующее (или действительное — и под­ражательное, поддельное, вымышленное) качествен­но тождественны.