§ 42. Образование и торговля

Народ сходен с женщинами и детьми также и в 1 том отношении, что для него семейная жизнь есть I жизнь как таковая; а кроме семейной жизни то, что примыкает к ней тесно и непосредственно: соседство и дружба. Среди образованных людей, насколько они отделяются от народа и обустраиваются целиком на свой страх и риск (что отчасти вообще трудно осу­ществимо во всей полноте, отчасти же затмевается конвенциональным сохранением и воспроизведением уже изжитых идей), эти взаимосвязи все более отсту­пают на задний план перед произвольной свободой индивидуумов. Семья становится случайной формой удовлетворения естественных потребностей, соседст­во и дружба замещаются связями по интересам и конвенциональной общительностью. Кроме того, жизнь народа замыкается в пределах дома, деревни и города; образованный же человек является жителем крупного города, он национален и интернационален. Вместо дальнейшего перечисления контрастов под­черкнем здесь лишь один пункт. Во всех исконных, местных и оседлых культурах торговля представляет собой чуждое и едва ли не презренное явление. В то же время торговец — это типичный образованный человек: он лишен родины, много путешествует, све­дущ в чужих обычаях и искусствах, но не испытывает любви и пиетета перед обычаями какой-то одной страны, владеет несколькими языками; будучи остер на язык и двуязычен, оборотист, умея приспосабли­ваться и, несмотря на это, нигде не упуская из виду

251

своих целей, он легко и проворно передвигается с места на место, меняет свой характер и образ мыслей (верования или мнения) как модные платья, распрос­траняет то и другое за границы исконных областей, все смешивает и уравнивает, обращает старое и новое себе на пользу — и потому воплощает собой решительную противоположность и по отношению к крестьянину, льнущему к своему клочку земли, и по отношению к солидному, занятому своим ремеслом горожанину. В сравнении с ним тот и другой ограни­ченны, незрелы, необразованны. Нас поучают: «Если народ уже достаточно зрел, чтобы испытывать пот­ребность в торговле как таковой, но еще слишком не­зрел для того, чтобы самому обладать национальным торговым сословием, то его собственный интерес за­ключается в том, чтобы чужой, более высококультур­ный народ до поры до времени заполнял этот пробел своей активной и весьма глубоко внедряющейся тор­говлей» (Roscher N. Oekonomik. III. S.I34 [Рошер Н. Экономика. III. С. 134]). Но на самом деле при этом имеет место не отношение одного народа к другому, а отношение отдельных, рассеянных по всему свету чужаков (хотя в отношении к самим себе они могут составлять некую народную общность) к подлинному народу, поскольку таковой немыслим без собствен­ной земли, которая если и не возделана, то по край­ней мере населена им. И даже там, где торговый чело­век изначально не является чужаком, к нему относят­ся как к чужому. «Зерноторговец (в Индии) никогда не является обладателем наследственной профессии, укорененной в деревенской общине, не является он и членом сообщества граждан в городах, выросших из одной или нескольких деревень. Торговые предпри­ятия, которые, таким образом, остаются за пределами органической группы, ввозят свои товары с отдален­ных рынков» (Maine H. Village Communities. P. 126

[Мэйн Г. Деревенские общины. С. 126]). Напротив, если народ и его труд оказываются подчинены тор­говле или капитализму (и в той мере, в какой это про­исходит) , то он перестает быть народом: он подстраи­вается к чуждым ему внешним авторитетам и усло­виям, он становится образованным. Наука, обладание которой, собственно, и отличает образованных людей, в каких бы смешениях и формах она ни вы­ступала, прописывается ему как медицинское средст­во для излечения его неотесанности. Но совершенно против воли образованных людей, насколько их можно отождествить с капиталистическим общест­вом, народ, ставший теперь «пролетариатом», побуж­дается в силу этого к мышлению и к осознанию тех обстоятельств, которые сковывают его на рынке труда. Из обретенных им познаний возникает реши­мость и стремление разорвать эти оковы. В целях об­щественного и политического действия народ объеди­няется в профессиональные союзы и партии. Этим объединениям присуща такая же структура и такой же, сперва крупногородской, далее — национальный и, наконец, интернациональный размах, что и пред­шествующим и служащим им образцом объединени­ям образованных слоев, капиталистов, собственно об­щества. И первые становятся столь же активными субъектами общества, что и последние, поскольку это обусловлено тождественностью их мышления и дея­ний. Цель рабочих объединений состоит в том, чтобы сделаться совладельцами капитала (национального или интернационального), т.е. сырья и вспомогатель­ных средств для своего труда, а поскольку товарное производство и внешняя торговля тем самым были бы упразднены, то это означало бы конец общества (по­нимаемого в экономическом смысле).

252

253

Примечание 1. Поскольку тема этой книги развертывается в области индивидуальной психо­логии, в ней отсутствует параллельное и сравни­тельное рассмотрение того, как общность спо­собствует развитию и формированию сущност­ной воли, как она связывает и ограничивает волю избирательную, — и как общество не только ос­вобождает последнюю от оков, но и требует ее и поощряет, и даже делает ее безжалостное приме­нение в состязании условием сохранения инди­видуума и тем самым не дает расцвести и плодо­носить естественной воле, губит и разрушает ее. Ведь к тому чтобы приспособиться к ее условиям, подражать деяниям других — тех, кто в этом со­стязании выигрывает и достигает успеха, — че­ловека склоняет не только природное влечение; того же требует и настоятельное повеление, на­рушение которого грозит гибелью. В тех, кто за­нимает господствующее положение, всегда оста­ваясь при этом образцом для остальных, об­щность воспитывает искусство господствовать и налаживать совместную жизнь как таковую; и она требует от них этого искусства. Она сталки­вается лишь с опасностью расщепления естест­венных отношений, ибо всякая враждебность, ощущаемая как таковая, порождает новую враж­дебность; и чем большим превосходством в силе или в какой-либо другой власти, способной при­чинять вред, обладает одна сторона, тем сильнее у другой, угнетенной, побуждение развивать в своем разуме черты избирательной воли ради ухищрений борьбы. Ибо один противник вынуж­дает другого ковать для себя то же самое оружие, а также изобретать другое, лучшее. Поэтому всюду, где рвутся естественнные связи, женщи­ны вооружаются хитростью против мужчин,

юноши — против стариков, низшие сословия — против высших. А против врагов избирательная воля (в виде насилия) применялась с давних пор, причем ее применение ощущалось и мыслилось как дозволенное и даже похвальное.

В обществе же такой обычай носит всеобщий и необходимый характер, поскольку в его эле­ментарных отношениях, по крайней мере, одна из сторон ставит перед собой такие цели, для ко­торых хороши любые средства, и поскольку уже в силу этого такие отношения отличаются не только возможной, а естественной и лишь вуали­руемой (а потому в высшей степени вероятной, легко прорывающейся) враждебностью.

Примечание 2. Взаимосвязь форм (социаль­ной) жизни и (индивидуальной) воли выводит нас к их единству в формах права. Право не возника­ет из размышлений и мнений о справедливости, но сама жизнь порождает сразу два проявления его реальности, которые затем многообразно со­относятся друг с другом в рамках обоюдосторон­ней причинности.

254

КНИГА ТРЕТЬЯ

СОЦИОЛОГИЧЕСКИЕ ОСНОВЫ ЕСТЕСТВЕННОГО ПРАВА

17 ф. Теннис

РАЗДЕЛ ПЕРВЫЙ

Д ЕФИНИЦИИ И ТЕЗИСЫ