§ 28. Воление как уловка

Таким образом, обретенное познание, знание того, как следует поступать, составляет решающее условие; при этом предполагается, что каждый с легкостью может самостоятельно выполнить действия, которые представляют собой применение такого знания, — в этом отношении достаточно общечеловеческих спо­собностей и требуется не более того, что человек может, если только захочет. Пусть таким образом нельзя научиться какому-либо искусству [Kunst] или ремеслу, зато, пожалуй, можно обучиться некоторым уловкам [Kunststuck]. Такая уловка есть само воление, поскольку оно мыслится как избирательная воля и тем самым как нечто обособленное от деяния и предшествующее ему; однако она не есть то, что чело­век, опять-таки, мог бы совершить, если бы только за­хотел, но то, что он совершит (не всего лишь возмож­ным или вероятным, а скорее) необходимым и досто­верным образом, коль скоро он познал и знает теперь, что это в самом деле является «наилучшим». Способность к этому есть общечеловеческая способ­ность мышления (подобно тому как способность чув­ственного восприятия вообще свойственна также и животным), поскольку оно осуществляет одновремен­но и познание, и воление. Но коль скоро деяние по­лагается как необходимое следствие воления, то это означает также, что человек всегда будет делать то, что он считает наиболее полезным для поставленной цели. И это нужно признать правильным в той мере, в какой человек приближается к понятию чистого (абстрактного) субъекта избирательной воли. Наобо­рот, чем дальше он от такого понятия, тем в большей мере суждение касается всего его существа и сово­купного состояния, в котором наличествующие сей­час мысли составляют лишь один примечательный мо-

210

мент и из которого должна потом получить объясне­ние его дальнейшая наблюдаемая деятельность. К раз­новидностям такой деятельности относится и само мышление, способное различить очертания многооб­разных и запутанных взаимосвязей идей, в зависи­мости от одаренности, привычки, настроения его но­сителя и от непосредственно воздействующих на него раздражителей, в частности же дающее ему самому законы его будущих действий в связи с поставленны­ми и определяющими целями; каковой труд нуждает­ся тогда не столько в знании его собственного метода, сколько в по возможности более совершенном зна­нии имеющихся средств, содействующих и противо­действующих обстоятельств, вероятности благоприят­ных или неблагоприятных случаев, нуждается, стало быть, исключительно в суждениях и в отчетливо-ясной науке, которая, по крайней мере в своей (при­менимой к конкретным случаям) всеобщности, может быть воспринята извне в готовом виде. Насколько это имеет место, собственный труд состоит как раз лишь в применении, т.е. отчасти в извлечении заключений, отчасти в задействовании и обдумывании полученных таким путем факторов: первое, если дело идет о мак­симах или правилах; второе, если оно касается фак­тов или событий, которые ожидаются и предполагают­ся как непременные или вероятные, так что на них «расчитывают». Ибо все это в целом есть расчет: под­счет шансов какого-либо предприятия и, когда оно уже начато, мысленное приготовление ко всевозмож­ным случайностям. И потому — целиком и полностью научное мышление, которое должно быть свободно от всех субъективных примесей: связывание (синтез) и разделение (анализ) элементов, произвольно ограни­ченных (дефиницией), но мыслимых попросту как действительные. Методика, техника или теория всех этих процедур есть собственно то, что должно изла-

211

гаться под именем логики: органон науки, учение о том, как нужно оперировать мысленными предмета­ми (entia rationis¹), т.е. как нужно мыслить, считать, чтобы получать правильные результаты. Эти правила сознательно употребляются чаще всего как раз собст­венно в арифметике и в родственных математических дисциплинах, но могут быть применены и ко всему научному мышлению, в том числе и к любого вида эгоистическому расчету. Счет же есть не что иное, как «механическое» (внешнее) связывание и разделе­ние некого фиктивного вещества: чисел или алгебраи­ческих символов.