§ 40. Мужское и женское

Все это выпадает на долю мужчины, которому про­тивостоит чуждое, или даже враждебное вещество, и который должен преобразовать это вещество, или даже подчинить его себе. Однако всякий труд имеет отношение к сущностной воле, коль скоро он выпол­няется не с абсолютным отвращением и тем не менее выступает предметом воления ради какой-либо мыс­ленной цели. Поэтому всякий труд по природе своей имеет общностный характер, но один в большей, а другой в меньшей мере может быть понят в качестве всего лишь средства; в большей постольку, поскольку

244

он смешан со страданием и мукой, и потому это отно­сится, скорее, к мужскому, тяжелому труду, нежели к женскому, щадящему. Моменты этой диалектики ко­ренятся, таким образом, отчасти в объекте, отчасти в человеческом духе. Но всякое искусство, подобно сельским и домашним занятиям, по природе своей от­носится к области теплого, мягкого и влажного, т.е. органически-живого, а потому как раз естественно-женского труда и, следовательно, имеет общностный характер. С другой стороны, общность, пока она на это способна, сообразует с собой даже неприятный труд и превращает его в своего рода искусство, при­давая ему стиль, достоинство и привлекательность, а также определенный ранг в своей иерархии призва­ния и чести. Но введение денежной оплаты, выставле­ние на продажу готовых предметов и тем более рабо­та про запас сообщает этому процессу неуклонную тенденцию превращаться в собственную противопо­ложность, когда индивидуум становится его единст­венным субъектом наряду с обществом, т.е. с тем мысленным образованием, которое полагается однов­ременно с ним. Во всех своих качествах такой субъ­ект, как мы уже видели, совершенно сознательно вы­ступает в качестве торговца или купца. Отношение противоположности и взаимного отрицания, в кото­ром находятся цели и средства, проявляется еще более отчетливо потому, что средства не есть сам труд, хотя и состоят в осуществлении такой деятель­ности, которая натужна, суха и не приносит радости, но, что гораздо досаднее, означают добровольное (пускай и мыслимое лишь в возможности) ограниче­ние своего состояния и связаны с риском, который по природе своей столь же неприятен, сколь приятна по своей природе прибыль. Отсюда становится понятно, в какой мере торговля должна быть противна женско­му нраву. Женщина-торговка — явление, нередкое

245

уже на ранних стадиях городской жизни — также и в правовом отношении преступает пределы своей ес­тественной сферы, такая женщина впервые обретает право голоса и эмансипируется. Конечно, торговлей, как и любым другим ремеслом, можно заниматься честно и по совести. Но чем более она планомерна и тем самым широкомасштабна, тем сильнее она по­буждает и подталкивает ко всякого рода хитростям и лжи как эффективным средствам получения более высокой прибыли или покрытия ущерба. Безусловная воля к собственному обогащению делает торговца беспощадным и позволяет отнести его к типу эгоисти­чески-волевого индивидуума, для которого все его со­племенники (по крайней мере, за пределами круга ближайших друзей) тоже представляют собой лишь средства и орудия для достижения его целей; такой индивидуум есть общественный человек в собствен­ном смысле. В его речи самым непосредственным об­разом выражается избирательная воля. Употребляе­мые им слова подобраны с расчетом на их воздейст­вие, поэтому даже те из них, которые правдивы, но при этом менее действенны, с такой легкостью пере­ходят у него в ложь как более эффективную методу. Ложь, предназначенная всего лишь для того, чтобы пробудить желание сделать покупку, а не для того, чтобы продать товар выше его ценности, в рамках торговли считается допустимой, поскольку не счи­тается обманом. Но многое из того, что в системе тор­говли нуждается в расчетливом подборе слов, являет­ся если и не собственно ложью, то все же по сути своей неправдой, так как слово утрачивает тут свои качества и (подобно всевозможным предметам) сво­дится к простому количеству затраченных средств. Таким образом ложь в широком смысле слова стано­вится характерным элементом общества. — Но в таком же отношении, как к торговле, женщина нахо-

246

дится и ко всякому свободно-несвободному труду и службе (которые несоразмерны ее расположенности и привычке и при этом не вытекают из ее чувства долга), а следовательно, — к покупаемому и продавае­мому труду, где производство не увенчивается пло­дом и где обслуживается не другой человек и не при­рода, а мертвые приборы с их зловещей и подавляю­щей властью, т.е. к фабричному труду. А субъектам капиталистического производства женская рабочая сила должна показаться наиболее пригодной именно к такому обслуживанию машин, поскольку она более соответствует понятию простого и среднего (среднек-валифицированного) труда, стоящего посредине между трудом детей, отличающихся подвижностью и способностью к обучению, и трудом мужчин с его надежностью и мощью. Ведь этот фабричный труд бывает легким — и потому некоторые его разновид­ности, состоящие в выполнении механической, вся­кий раз одинаковой и требующей незначительных за­трат мускульной энергии подсобной работы, под силу даже детям, — но и тяжелым — и потому часто нуж­дается в мужской силе, ибо обращение с этими цик­лопическими орудиями требует надлежащего внима­ния, напряжения и самообладания. Все то, чего не могут сделать дети и к чему тем не менее нет надоб­ности привлекать мужчин, выпадает на долю жен­щин. Но при прочих равных условиях последние вы­деляются перед детьми своей благонадежностью, а перед мужчинами (по известным причинам) — деше­визной своей рабочей силы, и для того чтобы заработ­ная плата соответствовала средним расходам на со­держание семьи, они (а в равной мере и подсобная детская рабочая сила) вынуждены на рынке труда вступать к конкуренцию со своими «кормильцами», исконными представителями человеческой рабочей силы (поскольку с коммерческой точки зрения семья

247

представляется не чем иным, как кооперативным со­обществом, учреждаемым в целях потребления средств существования и воспроизводства рабочей силы). Очевидно, далее, что сначала торговля, а затем также пусть и не сам промышленный труд, но, пожа­луй, та свобода и самостоятельность, с какой женщи­на как инициатор заключаемых ею контрактов, как владелица денег и т.д. вовлекается в борьбу за выжи­вание, — способствует развитию ее сознательности, в ходе которого она приобретает способность к расчет­ливому мышлению. Для ее изначальной природы, вновь и вновь порождаемой вопреки всем приобре­тенным модификациям, ничто не является более чу­жеродным, более отвратительным. И, пожалуй, ничто так не характерно для процесса формирования об­щественной жизни и разложения общности. Именно в ходе такого развития утверждает свою истинность «индивидуализм», являющийся предпосылкой общес­тва. Но оно заключает в себе также и возможность преодоления индивидуализма, возможность воссозда­ния тех форм жизни, которые свойственны общнос­ти. Аналогия между жребием женщин и жребием пролетариата была подмечена и провозглашена уже давно. Их растущая сознательность, как и в случае одинокого мыслителя, может развиться и возвысить­ся до нравственно-гуманистического сознания.